Заря Айваза. Путь к осознанности

Озарение пришло ко мне в тот момент, когда я перестал искать его в ритуалах или прошлых знаниях, когда перестал заниматься поисками того, что до меня еще никто не переживал. Оно наступило одним ранним утром, когда я проснулся от короткого и в то же время настолько глубокого сна, что казалось, будто я пребывал в каком-то отстраненном от ментальных построений состоянии. Время шло, однако сам я замер на месте. Вдруг что-то щелкнуло у меня в голове, и в тот же миг я постиг абсолютным образом суть проблемы. Я был поражен. Конечно же, священники держат послушника под водой до тех пор, пока тот почти не захлебнется, и только после этого вытаскивают его голову из воды, спрашивая, что тот пережил. Если он дает неправильный ответ, они снова опускают его голову под воду. Они повторяют процедуру, пока крутится колесо кармы и послушник оглядывается назад в прошлое, чтобы извлечь прошлые уроки, которые помогут ему в будущем.

Символ креста и распятия Христа являлись настоящим сокровищем для медитации. Я не стал останавливаться на сексуально-магическом символизме креста, о котором узнал от Гунилы Бериман. Спускающаяся вниз вертикальная линия креста представляла собой мужское начало, которое проходило сквозь пассивное женское, представленное горизонтальной линией. Дальше я пока не продвинулся — очевидно, это была метафора, символизирующая падение божественного принципа сознания в материю. Я пришел к выводу, что слова «материя» и «матка» имеют один и тот же корень, что и слово «мать». Матка давала жизнь существу, являющемуся полубогом и получеловеком, или Богочеловеком, как называют Христа по христианской доктрине, гармонией горизонтального символа материи и вертикального символа божественного сознания, из которого Бог сотворил материю.

Я записывал свои озарения по мере их поступления, так что книга, посвященная Юнгу, Кроули и Райху, понемногу начинала принимать основные очертания. Но после того как я дисциплинированно сел за пишущую машинку, процесс написания книги стал похож на выжимание капли воды из сухой одежды. Мысли были сухие и довольно скудные и не вызывали у меня даже намека на входновение, которое обычно переполняло меня, когда я говорил с людьми или же медитировал в одиночестве. Тем не менее, когда озарения все же приходили, мысли, рожденные истиной, разливались на бумаге подобно могучим водам. Написание и перечитывание написанного будоражило меня. Хорошие писатели, скорее всего, находились в аналогичном творческом состоянии, позволяющем разжечь словами искру в людях. Я преуспевал лишь во время редких переживаний, дарящих проницательность. В остальном процесс напоминал напряженное вскапывание бесплодной земли — тяжелый неоплачиваемый труд.

Вскоре я обнаружил, что выбрал для книги трех несочетающихся друг с другом личностей. Юнг был слишком «пространственным», Кроули — помешанным на своем письме и поведении, а сам Райх — рассредоточенным по многим направлениям — начиная от нервно-мышечных блокад и заканчивая летающими тарелками, крадущими оргонную энергию из атмосферы Земли. В моем отношении к написанному тексту выявился занятный парадокс. Люди с опытом обычно советуют писать о том, что тебе хорошо знакомо. Мой же парадокс заключался в том, что я мог лучше воспринимать тему лишь тогда, когда начинал писать о ней. После напряженной работы, когда я что-то удалял, что-то добавлял к тексту, чтобы получить предложение, которое было бы ясно и понятно будущему читателю, сам материал также обретал большую ясность и для меня.

Юнг поразил меня. Он не предлагал никаких окончательных решений для человечества, как это делали Кроули и Райх, он создавал впечатление внутренней борьбы с самим собой, после чего пытался дать ответы некоторым из ближайших учеников. У Юнга не было учителей, в классическом смысле, Фрейда нельзя было считать его учителем, поскольку его стремление фокусироваться на внутренних переживаниях человека положили конец занятиям с Фрейдом. Учителей ему замещали сновидения, они направляли его, став отправной точкой развития нескольких ценных и ясных теорий, однако для их изложения ему понадобились двадцать многотомных книжек.

Для начала XX века требовалась недюжинная смелость, чтобы публично заявить, что алхимия средних веков явилась прародительницей психологии; религия означала не веру, а скорее целостность человека с его истинной природой, от которой он когда-то давно отделился. У Юнга, скорее всего, было озарение, когда он обнаружил, что слово «re-ligere», от которого образовалось слово «религия», означает повторное воссоединение. О чем же он думал, когда открыл для себя, что число «двенадцать» несет в себе корни западной цивилизации? На сегодняшний момент довольно легко заметить проявления этого числа: календарные месяца, двенадцать апостолов Христа, двенадцать знаков зодиака. Тем не менее, Юнг искусно выявил и увязал различные места на карте, где Геркулес совершил двенадцать своих великих подвигов. Я только могу представить, как ярко сияли его крошечные глаза под пенсне, когда на карте прорисовался знак креста.