Засада. Двойное дно

И вот, добираясь из госпиталя в дивизию, Смолин бормотал вслух стихотворение Щипачева, очень проникновенное и точное. Лейтенант выучил эти строки наизусть, потому что они имели к нему некоторое отношение:

Ползут разведчики во вражьем стане.Валежник хрустнет, вскрикнет птица вдруг,А то прислушаться — так тихо станет,Что под рубахой слышен сердца стук......Не новичок в разведке он — и к срокуПридет назад, все вызнав о враге.

Светящуюся синюю дорогуПоказывает компас на руке...

И еще бормотал лейтенант прекрасные строки из поэмы Матусовского о эвенке, друге взводного:

И горе немцам в том болоте, когда он ходит в тишине.И чтоб не ошибиться в счете, зарубки ставит на сосне.

Вот так, шагая в самом лучшем настроении и декламируя стихи, приближался Смолин к своим позициям.

Все знают, что разведчики — народ-дока, и уралец очень сконфузился, обнаружив на передовой совсем незнакомый полк.

Юный лейтенантик, совсем мальчоночка, никак не мог взять в толк, о чем его спрашивает неведомо откуда свалившийся в траншею офицер.

— Гвардейцы? Какие гвардейцы? Ах, те, которые здесь были? Вполне возможно, они куда-нибудь перебрались, такое случается на войне.

И пришлось тогда Смолину — это на своей-то передовой, политой его потом и кровью! — лезть в карман за документами.

И прочитав те документы, лейтенантишко вдруг все вспомнил и даже хлопнул себя ладошкой по лбу.

— Тьфу, память! Твоя дивизия, гвардеец, ушла на погрузку. Куда? У тебя есть карта? Тогда гляди. Вот сюда. Ну, ни пуха тебе, ни пера, приятель!

На взбудораженную железнодорожную станцию Смолин приковылял глубокой ночью. И наткнулся на него — лоб в лоб — Шота Мгеладзе и заорал на всю вселенную, чтоб перекрыть лязг и свист поездов:

— Ха, взводный явился! Радость какая!

В вагоне, когда уже колеса считали стык за стыком, шептали ему разведчики:

— Не иначе — на Сталинград, товарищ гвардии лейтенант. Там сейчас — гвоздь всей программы!

...Несется навстречу холодному осеннему рассвету на юг или запад состав красных солдатских теплушек. Свирепо свистит паровоз, проскакивая станции, станции, станции, и летят сотни человеческих судеб навстречу войне и неизвестности.

Нет, не об Ольге думает Смолин, не о родном городе — зачем зря мучить себя солдату? — не о любви и тишине мечтает лейтенант.

Мысленный взор его устремлен вперед — в пыль и огонь, в туман и кровь, в гром и визг неясного завтра.

И еще не знает Смолин, что дивизия мчится не в Сталинград, а к Тамбову, чтоб где-то в треугольнике Тамбов — Рассказово — Тригуляй стать костяком новой Второй Гвардейской армии; еще не ведает взводный, что, не допраздновав годовщины Октября, кинется армия по обмерзшим сталинградским степям навстречу генерал-фельдмаршалу Манштейну, преграждая ему путь к стиснутым в кольцо дивизиям Паулюса. И того, разумеется, не ведает он, что придется ему вести разведку и на земле Донбасса, и на кручах Карпат, и снова лежать в медсанбатах, и снова ползти вперед, и видеть над собой горящее небо Пруссии и черные купола рейхстага.

Еще ничего этого не ведает лейтенант. Но он твердо знает другое: рядом с ним, в тесной солдатской теплушке, сейчас спят и смотрят сны люди, которых не с кем и незачем сравнивать. Их даже нельзя назвать богами, этих солдат: никакие боги не сумеют того, что сумели они; их может убить бомба, их может сломить болезнь, но согнуть и остановить их, пока они живы, не сможет никто.

...Стучит, считая стыки, состав; несутся, несутся, несутся в неясную даль суровые солдатские теплушки, и летят сотни человеческих судеб навстречу неслыханным испытаниям, навстречу крови, навстречу почти непосильному труду и Победе.

Северо-Западный фронт, 1941—1942 гг.

Двойное дно

Весной 1920 года из челябинского лагеря для военнопленных, где содержались белые офицеры и богачи, бежал сотник колчаковской армии Дементий Миробицкий.

Ночью — была она черна, хоть глаз выткни — Миробицкий вышел в тесный и грязный двор лагеря, вроде нехотя стал прогуливаться у ограды — и в барак больше не вернулся.

Потом обнаружили небольшой подкоп под колючей проволокой. Вблизи от него поблескивал в каплях утренней росы тупой столовый нож, которым сотник рыл дыру.

Поиски ничего не дали. Губчека завела новое дело, но ни одного заполненного листа в нем не было, кроме сообщения о побеге.

В ночь бегства Миробицкий успел выйти за окраину города и затеряться в лесу. Теперь он медленно шел на юго-восток, двигаясь параллельно тракту, ведущему в казачью станицу Еткульскую.