Засада. Двойное дно

На табуретках и скамейках сидело несколько человек, так разношерстно одетых, точно их обмундировывали в лавке старьевщика. Поодаль от всех, у окна, стояла, задумавшись, молодая женщина в нарядной шерстяной кофте. Она непроизвольно теребила концы длинных черных кос и изредка взглядывала на Миробицкого.

Сотник склонился над столом. Клеенка перед ним была очищена от еды и спиртного, и на этом уголке расстелена карта-двухверстка. Синие холодные глаза офицера медленно шарили по карте. Удивительными казались в этой обстановке отутюженный китель и новенькие желтые ремни на сотнике.

Зимних с некоторым удивлением отметил, что Миробицкий совершенно трезв.

Увидев парня, вошедшего вслед за Калугиным, Миробицкий свернул карту, положил ее в планшет, спросил:

— Что надо?

— К вам, ваше благородие.

— Вижу. Зачем?

— Чекушка забирала. Отпустили.

Сотник искоса посмотрел на бородатого мальчонку, вытянувшегося перед ним, нахмурился:

— Как нашел?

— Так ить люди сказали. Не сразу, а нашел.

— Где тебя чека содержала?

— В губернском лагере.

— Вот как?.. — поднял голову Миробицкий. — Любопытно. А ну расскажи, как у них там?

Гришка стал подробно освещать порядки в лагере, а Миробицкий внимательно слушал. Потом сотник подвинул гостю лист чистой бумаги:

— Нарисуй — где что... Может, понадобится мне.

Гришка со знанием дела изобразил двор, бараки, нарисовал крестики постов.

Сотник несколько минут изучал чертеж, отложил его в сторону, полюбопытствовал:

— А в самой чеке сидел?

— А как же, господин сотник.

— Били?

— Разве ж нет?

— Это ты, пожалуй, врешь.

Гость обиделся:

— Может, кто почище — тех не трогают. А нашему брату влепляют, аж сидеть потом невозможно.

Куривший неподалеку от Миробицкого есаул Шундеев поднялся с лавки, подошел к Грише, как колом потыкал его взглядом:

— Ежели кто предатель — тому из спины ремни вырезаем. Запомнил?

Гришка оглядел крепкую фигуру есаула на кривых коротких ногах, лоб, розовеющий гладким шрамом, кивнул головой:

— Это понятно, господин урядник.

— Господин есаул... — подсказал кто-то из-за спины.

— Виноват, ваше благородие...

Шундеев махнул рукой:

— А-а...Документы есть?

— Сохранил, благодаря бога.

Зимних сел на свободную табуретку, снял лапти и начал раскручивать портянки.

— Вот, господин сотник.

Миробицкий долго и внимательно читал справки, зачем-то просматривал их на свет, потом положил в железный несгораемый ящик, стоявший в углу.

— Ну, хорошо, как тебя...

— Ческидов, — подсказал Гришка.

— Так вот, Ческидов, сегодня же и в дело пойдешь. Рад?

Гришка печально поморгал глазами.

— Ты недоволен, я вижу?

— Рад я... Только ведь вот она, какая фиговина

— Ну?

— Выспаться б надо. Трое суток в сосны тыкался, пока нашел.

— Потом отоспишься, Ческидов. Не время.

Он оглянулся, увидел женщину у окна, крикнул:

— Настя! Самогона — казаку!

Калугина пошла в сени, вернулась оттуда с миской соленых огурцов, забулькала самогоном в кружку. Подала первач красивому мальчонке, одобрительно улыбнулась:

— Пейте, господин казак.

Гришка, сколько следовало, улыбнулся в ответ, подумал: «Хороша, стерва!» — и медленно выпил спиртное.

Обеими ладонями потер свою нелепую бороденку, вежливо поставил кружку на краешек стола.

Самогон был крепчайший, а Гриша давно не пробовал мяса, досыта не ел хлеба — и быстро захмелел.

Размахивая руками, наклонился к Миробицкому, зашептал с пьяной доверительностью:

— Я им, большевичкам, под коней памятку оставил, ваше благородие!

— Что? — спросил сотник, с плохо прикрытой брезгливостью отталкивая захмелевшего казака.

— Одного ихнего человека камушком по голове. И ушел тихонечко. Темно было...

Миробицкий нахмурился:

— Иди спать, рыло! Тоже казак, пить не умеешь!

— Не пойду! — возмутился Гришка. — Не к тому я сюда бежал, чтоб отсыпаться! Давай оружию и коня!

— Иди, иди, спи! — вмешался Шундеев. — Прохор Зотыч, кликни Суходола.

От стены отделился огромного роста старик и направился в сени. Тут же хозяин дома вернулся в горницу с Суходолом.

— У тебя в землянке будто бы свободное место, Тимофей Григорьевич? — спросил Шундеев. — Устрой мальчонку.

Суходол ничего не ответил.

— Ты что — язык съел?

— Ладно, — наконец прохрипел хмурый казачина. — Зроблю.

Он подхватил обмякшее тело Гришки и легко понес к выходу.

— Погоди, — остановил казака Миробицкий. — Поищи мальчишке клинок и коня. Винтовку либо обрез сам достанет.

Поиграв желваками скул, добавил:

— Да пошли кого-нибудь вместо себя к озеру. Не дитё, понимать надо!

На воздухе Гришка сказал Суходолу:

— Расцепи клешни-то. Сам дойду.

Старик опустил казачонка на землю, пожал плечами.

— Ты чего кривляешься, дядя? — запальчиво спросил Гришка. — Или пьян?

— Геть! — прикрикнул Суходол. — Сыний, як курячый пуп, да ще шуткуе!

— Ну, ну, — обнял его Гришка, — не кипятись — простынешь. Я уже полюбил тебя, горбатого черта.

Когда Суходол и Зимних вошли, согнувшись, в землянку, им навстречу поднялся тонкий, как кнут, человек в сбитой на затылок казачьей фуражке. Увидев незнакомого, он подмигнул неизвестно кому и усмехнулся:

— Ага, нашего полку прибыло.

— Тихон Уварин, — представил его Суходол. — Святый та божый, на черта похожый.