Засада. Двойное дно

Зимних колебался одно мгновение. Скрывать фамилию Петьки не имело смысла. Помня об угрозе Миробицкого, Шеломенцев, надо полагать, теперь не оставит Гришу без досмотра ни на одну минуту.

— Петька Ярушников.

Прохор Зотыч впервые за всю дорогу пристально поглядел на спутника, и в глазах старика мелькнули интерес и любопытство. Но он ничего не сказал.

— У него и остановимся, — с хорошо подчеркнутым безразличием объявил Зимних.

— Ты останавливайся, а мне там делать нечего. У меня свои дела.

Теперь уже Зимних с удивлением взглянул на Шеломенцева.

— А ежели я утеку, дядя Прохор? Ведь дом спалят.

— Ну, значит, без дома жить буду.

При въезде в станицу старик остановил коня:

— Утром, о третьих петухах, съедемся. На околице.

И, не оборачиваясь к Грише, отпустил поводья.

* * *

Петька Ярушников, как и в первый раз, шумно обрадовался появлению товарища.

— Гриша! — воскликнул он, хватая приятеля за руку. — Живой и здоровый?

— А что мне сделается?

— Ну, я не знаю что... К стенке тебя, например, поставить могут.

— Мое время еще не наступило, Петька. Пуля для меня еще не произведена.

— Пуля? — переспросил Ярушников. — А рука чего на ремне болтается?

— Это так, вывихнул я.

Зимних вытащил из-за пазухи кулечек с пшеном, две копченные воблы.

— Тебе подарок, Петя.

— Ого! — округлил глаза Ярушников. — Богато живешь, ваше благородие.

— Не дури! Ну как тут дела?

— А я знаю — как дела? — уныло буркнул Ярушников. — Полная неразбериха. Власть Советская, а что в башке у казаков, черт их знает.. Кто-то по ночам приезжает и уезжает. Селезянские по домам сидят и глаз на свет не кажут. Давеча из губкомдеза наведывались, пошныряли окрест и убрались.

— Ладно, — сказал Зимних, — нечего тебе нос вешать. Другие люди для освобождения трудящихся от проклятых цепей капитала проливают свою кровь — и ничего, помалкивают. А мы с тобой не на красных фронтах воюем, и никакой крови не тратили. Так что ешь пшенку и не пищи.

— Я не пищу, — смутился Петька. — Тем более, что наши тоже не сидят сложа руки.

— О чем ты?

— Прошку Лагутина недавно в расход пустили. Вот был гад!

— Какого Прошку?

— Я же говорю — Прошку Лагутина. Урядник нашей станицы. Он из трудармии сбежал. Домой добирался с дружками. Его ночью на дороге и сковырнули.

Гриша, свертывавший папиросу, внезапно поднял голову и, просыпая махорку, взглянул на Петьку:

— Это когда было?

Ярушников назвал число.

— Где, не знаешь?

— У леска, возле Дунгузлов.

— М-да, — усмехнулся Гриша. — И кто же убил его, Петя?

— Чоновцы, говорят, на дороге засаду устроили. Всего изрешетили. Я сам смотрел, когда привезли.

Петька помог Грише снять ножны с саблей, проворчал:

— Больно вывих у тебя странный. Выше локтя.

— Бывает и так, Петя. Слей мне воды, я умоюсь.

Причесывая русые волосы обломком гребешка, Зимних внезапно с большой серьезностью сказал Ярушникову:

— Я о большом тебя, Петя, просить хочу. Но упреждаю: голова на кону. Не струсишь?

— Какое дело?

— Я сейчас у Миробицкого. Не по собственному хотению, понимать должен.

— А то не понимаю...

— Ну вот — все, что надо, я, видно, сделал. Теперь самый раз — к своим.

— Так и скачи отсюда в Челябу. У тебя и конь есть.

— Дело не в коне, Петька. Сотник со мной Шеломенцева послал, чтоб не утек я. Убегу — дом сожгут и старика пристрелят.

— Негоже это, — покачал головой Ярушников и вдруг насупился: — Ну и пусть сожгут. Нечего было Миробицкого к себе пускать.

— А что ж мог сделать? Вилами их затыкать?

— Сюда бежать следовало. Нашел бы крышу.

— Они ему письмо не посылали о приезде. Явились и все. Между прочим, — он тебя знает, Шеломенцев?

— А то нет. Дядя он мне.

— Что ж ты раньше-то не сказал, дурак этакий! — вспылил Зимних.

— Не спрашивал, я и не говорил... Ты о деле поминал. Что надо?

— Лист чистой бумаги найдешь?

— Только и всего? Погоди маленько.

Петька вытащил сундучок из-под кровати, выудил оттуда тонкую школьную тетрадку и подал ее приятелю.

Зимних вырвал из середины двойной лист, разложил перед собой на столе, кивнул на дверь,

— Пойди к воротам, покарауль, чтоб категорически никто не заходил.

Петька, не задавая вопросов, ушел.

Гриша нарисовал на листке расположение станиц, изобразил кружками озера и дороги между населенными пунктами. Потом снизу провел черту и под ней нарисовал условные обозначения: крестики — склады оружия, квадратики — ямы с продовольствием, большой кружок — штаб «голубой армии».

Незажившая рана саднила. Пришлось положить на лист брусок для точки косы, чтоб опустить совсем руку и дать ей отдохнуть. Левой он нанес условные значки на самодельную карту и принялся писать донесение.

Писалось медленно и трудно. Квадратные буквы уплывали то под линейку, то поверх ее; буква «и» все время получалась как в зеркале: соединительная черточка шла не снизу вверх, как положено, а сверху вниз.