Засада. Двойное дно

Еще не доезжая до станицы, услышал позади дробный сбивчивый стук копыт. Сразу спину окатило морозом, заломило правую, незажившую руку.

«В Селезяне будут искать, — лихорадочно подумал Гриша. — Выиграю время».

И пустил лошадь наметом прямо по степи.

Через несколько минут кобылка выскочила на большак левее Селезяна и крупной рысью пошла в сторону копей.

Зимних на один миг остановил лошадь, прислушался. Было тихо.

Отпустил повод, стукнул кобылку под бока, и снова ветер стал жестко тыкаться в лицо.

Гриша уже сравнялся с озером Курлады, вблизи от копей, когда кобылка внезапно заржала, запрядав резаным ухом. Зимних поглядел перед собой и вздрогнул.

Слева по влажному лугу, перерезая ему путь, рысили конники. В последних лучах солнца мелькали стволы винтовок.

Гришка рванул повод, придержал лошадь и бросил взгляд назад. Там росло, приближалось темное облачко пыли.

Верховые, что были спереди, вылетели на дорогу, и повернули коней направо, на Селезян.

«Обошли, сволочи! — скрипнул зубами Зимних. — Теперь все!».

Он спрыгнул с кобылки, сорвал здоровой рукой ремень с шеи и взял повод негнущимися пальцами раненой руки.

Лошадь послушно двинулась за хозяином в береговые заросли камыша.

Гриша завел ее на мысок — «с боков не подойдут, гады!» — и загнал в барабан патроны до полного числа.

Обе группы казаков сгрудились и, не останавливая движения, повернули к озеру.

Зимних зашел за лошадь, положил левую руку с наганом ей на спину, отвел курок.

«Трезвые не пошли бы за мной, — подумал Гришка. — Тут всюду наши люди и посты тоже. Может, кто и поспеет на выручку».

Передним ехал, размахивая клинком, Евстигней Калугин. Ехал молча, даже не пытаясь скинуть винтовку с плеча.

«Боятся шум поднимать, — сообразил Гриша. — Хорошо».

Когда стало отчетливо видна голова урядника, Зимних поймал ее на мушку и мягко спустил курок.

Калугин продолжал ехать.

«Промазал! Несподручно с левой. Надо не торопиться».

Казаки перешли на шаг, Никандр Петров крикнул негромко:

— Слышь, Гришка, выходи, все одно — не вырвешься.

Гриша выстрелил — и снова промахнулся.

Тогда казаки посыпались на землю, положили коней и открыли частый беспорядочный огонь.

После одного из залпов кобылка дико заржала, взвилась и тут же свалилась на заболоченную землю, подняв грязные брызги.

Зимних еле успел отскочить в сторону.

Тотчас от коней к нему кинулись два человека. Их красные злые лица были уже совсем рядом, когда Григорий в упор двумя пулями свалил казаков на землю.

Но в следующее мгновенье он ощутил страшный удар в лоб, в глазах позеленело, и Зимних, точно ему отсекли ноги, рухнул на землю.

...Очнулся он в седле. Сзади, на крупе коня, сидел казак, поддерживая обеими руками обмякшее тело Гриши. Было уже темно. Конь тихо ступал по дороге, но раненому казалось, что его неимоверно трясет. Глухо гудело в голове.

— Не помер еще? — спросил кто-то.

— Не-е... По голове чиркнуло. До штаба дотянет.

Во дворе заимки его сняли с седла, положили на землю.

На крыльцо вышел Миробицкий.

— Привезли?

— Привезли.

— Живой?

— Вроде бы.

— Снесите в дом.

Гришу притащили в горницу.

На столе горела большая керосиновая лампа, и ее свет падал на потные лица казаков, на синие, казавшиеся сейчас бездонными, глаза Миробицкого, на залитое кровью лицо Гриши Зимних.

— Пособите товарищу куманьку сесть, — сказал сотник. — Вы же видите — они раненые.

Казаки прислонили Гришу к стене, отошли в сторону.

— Что ж, — процедил сквозь зубы сотник, — неплохо ты играл свою подлую роль, да сорвался, сукин сын!

Зимних с тихой ненавистью посмотрел на Миробицкого, ничего не ответил. Только на одно мгновение их глаза — голубые холодные глаза — уткнулись друг в друга, и сотник, не выдержав, отвел свои.

В эту минуту из боковой комнатки вышла Настя. Увидев Гришу, она вздрогнула и застыла у стены.

— Ты выйди, Настя, — сказал сотник. — Не бабье это дело.

— Пожалей его, Демушка, — заплакала Калугина. — Такой молоденький, и, может, не виноватый он.

— Не разводи,сырость, иди, пожалуйста.

Отыскал глазами Калугина, кинул хмуро:

— Поди, Евстигней, проводи сестру к Прохору Зотычу. Пусть посидит там.

Выждав, когда Калугины ушли, спросил раненого:

— А что б ты со мной сделал, комиссар, попадись я тебе?

Зимних облизал засохшую кровь на губах:

— А то ты сам не знаешь, господин сотник...

— Сме-ел! — вроде бы уважительно протянул Миробицкий. — А ну, я тебя на крепость проверю. На словах вы все шибко ярые.

Он вынул из ножен саблю, потрогал пальцем лезвие, выдохнул, вздрагивая тонкими пшеничными усами:

— Ты у меня слезой умоешься, гадина!

И, внезапно перекинув клинок из левой в правую руку, рванулся к стене и со свистом опустил его на здоровую руку Гриши.

Зимних ахнул, но тут же сцепил зубы, сдерживая крик. Мука и злоба перемешалась в его взгляде. Неожиданно для всех Гриша стал подниматься. Молча. И это было страшно. Он глядел запавшими сразу, провалившимися глазами на банду перед собой, упирался спиной в стену и передвигал ноги, медленно выпрямляясь.

Он все больше и больше тянул тело по стене, и щеки его ввалились внутрь, точно он собирал силы для плевка — самого главного, что оставалось ему теперь в жизни.