Засекреченный полюс

Зяма принялся набрасывать на бумаге рисунки, а я, закусив от усердия губу, занялся сочинением подписей. После короткого перерыва на ужин мы снова погрузились в работу. Мы старались вовсю, позабыв о времени. Две паяльные лампы гудели, сгоняя с полога последние разводы изморози, и она превращалась в толстые капли, сочно шлепавшиеся на наше детище, которое пришлось укрывать полотенцем. Было уже далеко за полночь, когда Зяма дорисовал последний "сон", а Саша допечатал одиннадцатое четверостишие, и мы принялись расклеивать их под рисунками.

- Эй, ребята, - сказал Дмитриев, - а ведь здорово получается. Первая стенная газета на льду.

- Какая уж там первая, Саня, - возразил Гудкович. - Их до нас уже было немало. И у Кэна в экспедиции на бриге "Эдванс" 100 лет назад вышла газета под названием "Ледяная блестка", и на "Фраме" у Нансена выпустили "Фрамсию". Кстати, редактором ее тоже был доктор.

- И челюскинцы на льдине умудрились выпустить три номера стенной газеты "Не сдадимся", - добавил я. - Так что мы далеко не первые.

- А жаль, - вздохнул Саша. - Но все-таки на Полюсе недоступности никто еще стенных газет не делал?

- Точно не делал, - сказал Сомов, входя в кают-компанию. Он посмотрел на плоды нашего творчества и одобрительно похлопал Зяму по плечу. - Молодцы, ребята. Только очень уж вы заработались. Смотрите не проспите Новый год.

- Не проспим, Михал Михалыч, - бодро ответил я. - Встречать-то мы будем его по московскому времени, в 12 часов дня.

Мы было собрались уходить, как дверь кают-компании хлопнула и из-за полога раздался крик Кости Курко:

- Эй, бояре, бросайте к черту ваши дела да выходите поскорее. Такое сияние - обалдеть можно.

Уж если Костя, всегда сдержанно относившийся к арктическим красотам, пришел в восторг, значит, действительно происходит что-то необыкновенное. Мы, полуодетые, выскочили наружу. Небо пылало, перепоясанное гирляндами разноцветных огней. На юге-востоке с небес до верхушек торосов опустился полупрозрачный, переливавшийся розовыми, зелеными и золотистыми красками занавес. Его складки трепетали словно под порывами ветра. По небосводу катились яркие разноцветные волны, а в зените неистовствовал огненный смерч, то свиваясь в единый гигантский багровый клубок, то распадаясь на бесчисленные красные языки. Но это там, в космическом пространстве, а здесь, внизу, царила тишина. Ни треска льда, ни шорохов поземки, ни посвистов ветра. В этом было что-то нереальное.

Казалось, где-то в безднах космоса разразилась галактическая катастрофа и вот-вот этот бушующий ураган огня обрушится на землю и поглотит все.

А по небу все катились багровые тучи. Они убыстряли ход и, достигнув горизонта, словно наткнувшись на невидимый берег, бесшумно разлетались на мириады брызг.

Но вот краски стали меркнуть, исчез занавес, и лишь бледная зеленая дуга, окутанная прозрачным голубым газом, проступила на почерневшем небе. Вскоре и она исчезла. Из облака торжественно выплыла луна, озарив мертвенно-желтым светом бескрайние ледяные поля...

- Ну и ну, - сказал Гудкович, переводя дыхание.

- Вот уж сколько раз я бывал в Арктике, а такого не видел, - сказал Никитин.

- Сказать честно, и я тоже, - согласился Курко.

- Я тоже с таким мощным сиянием не встречался, - сказал Мил я ев, - но читал, что такое случалось даже в Европе.

- А я думаю, что северное сияние потому и называется северным, что оно только в Арктике бывает.

- Это оно называется так, а на самом деле его можно наблюдать даже в средних широтах, - сказал Миляев. - Сенека, такой, Саша, был римский философ, писал, что сияние, появившееся над Римом, было таким мощным, что император Тиберий, приняв его за пламя пожара, решил, что загорелась Остия, и послал туда на помощь своих легионеров.

- Что там твой Сенека, - сказал Яковлев, - совсем недавно, в 1938 году, над Европой появилось красноватое зарево, переполошившее пожарных Англии, Австрии и Швейцарии.

Возбужденные спектаклем, показанным нам природой, мы готовы были обсуждать увиденное до рассвета, если бы Комаров не потребовал "кончать базарить" и расходиться по палаткам, не то проспим новогоднюю встречу.

Я влез в спальный мешок и попытался уснуть. Но впечатление от огненной феерии было, видимо, таким сильным, что я, закрыв глаза, погрузился в мир удивительных видений. Перед моим мысленным взором возникли, сменяя друг друга, картины, порожденные легендами и сказаниями северных народов, слышанные мною когда-то. Из туманной мути появились цепи горных хребтов с зазубренными вершинами, окутанными облаками. Красная точка на перевале превратилась в пылающий костер. Я увидел могучую фигуру индейца в уборе из орлиных перьев. В зубах он держал трубку с длинным тростниковым чубуком, разукрашенную зелеными листьями.

Я узнал его, великого Гитчи-Маниту - Владыку жизни верховного вождя всех индейских племен и его Поквану - трубку мира. Вот он приподнялся, подбросил в костер сухие ветви, и пламя, взметнувшееся кверху, разбросало по сторонам мириады разноцветных искр.