Застава «Турий Рог»

— Два-три глотка. В интересах дела. Так. А теперь спросите: намерены ли пленные давать показания?

Лещинский перевел. Пограничник с изуродованным лицом не ответил, его товарищ прищурился.

— За водичку Родину продать? Предложение, достойное офицера.

Лещинский вспыхнул:

— Фанатик! Все равно придется отвечать! Если будете и дальше в молчанку играть, поставим к стенке!

— Расстреливай, самурайская подстилка!

…Поздно вечером в камеру вошли солдаты, оттеснили пленных к стене, следом появились Маеда Сигеру и Лещинский; измученные пограничники едва держались на ногах.

— Как вы думаете, господин переводчик, выдержат ли пленные продолжительное путешествие? Полковник Кудзуки требует их к себе.

— Затрудняюсь ответить, я не врач. Судя по виду этих людей, они подвергались физическому воздействию, что совершенно недопустимо. Женевская конвенция запрещает жестокое обращение с военнопленными…

— Женевская конвенция тут ни при чем, Советский Союз ее не подписал, следовательно, на граждан СССР она не распространяется. Но вы не ответили на мой вопрос: выдержат ли пленные?

— Но с какой стати вы меня спрашиваете об этом?

— Вы же русский, знаете свою нацию: европеец подобного испытания не выдержит.

— А русских вы считаете азиатами?

— О! Я вовсе не хотел вас обидеть, господин Лещинский. Оставим это, скажите пленным, что их сейчас накормят, в общем все, что сочтете необходимым: их нужно подбодрить. Я обязан доставить ваших соотечественников в приличном состоянии.

— Послушайте, господа, — начал Лещинский. — Вас сейчас накормят, напоят. Вам предстоит дальняя поездка, необходимо соответствующим образом подготовиться.

— Мы не господа, — прохрипел Петухов. — Понял, шкура?

— Молчать! Я при исполнении служебных обязанностей! — вспыхнул Лещинский. — Слушать!

— Тебя слушать?! Пошел к едрене фене на пельмени, японский холуй!

Маеда Сигеру подал знак, солдаты набросились на пограничников, замолотили кулаками, прикладами, Лещинский попятился:

— Что вы делаете?! Господин капитан, прекратите это зверство!

Короткая команда, и солдаты взяли винтовки наперевес, плоские штыки уперлись бойцам в грудь, оттеснили их к стене. Лещинский подскочил к капитану:

— Опомнитесь! Это же пленные!

— Ничего, ничего, — Маеда Сигеру довольно потер пухлые руки. — Маленький урок строптивым. Теперь оставим их на время, пусть поразмыслят над своим положением.

Дверь захлопнулась. Петухов, зажав пальцами нос, старался остановить кровотечение, Говорухин потирал живот — морщился.

— Вот и накормили, Кинстинтин!

— Эти накормят, жди… — сглатывая кровь, глухо всхлипывал Петухов и вдруг оживился: — А я одному врезал, запомнит советского пограничника!

Снова ввалились охранники, коренастый японец держал котелки с водой, остальные его прикрывали, готовые в любую секунду прийти на помощь. Солдат поставил ношу на грязный пол, Петухов схватил ведерко, стуча зубами, глотал ледяную, до ломоты зубов, воду; никогда не пил столь вкусной!

Говорухин, следя за судорожно двигавшимся кадыком Кости, бормотал, словно подсчитывал глотки:

— Так, так, так…

Потом пил сам. Петухов, отдуваясь, вытер рукавом рот. охранники посмеивались.

Костя рассердился.

— Чего уставились? Не видали, как люди пьют?

Японцы что-то забормотали, низенький солдатик с плоским, как блин, лицом щелкнул себя по горлу:

— Сакэ!

Охранники визгливо захохотали. Говорухин укоризненно сказал:

— Регочете, дурочкины сполюбовники? Сперва бьете, а потом ржете?

Вошел Лещинский, и веселье прекратилось. Переводчик был мрачен, капитан Сигеру обвинил его в либерализме, не присущей воину жалости, пообещал уведомить начальство. Расстроенный Лещинский заверил, что подобное не повторится.

— Итак, пищу и воду вам принесли. Приготовьтесь, через полчаса мы отправляемся. Приведите себя в порядок, почистите одежду…

— Хороша! — Петухов одернул рваную гимнастерку; Говорухин выглядел не лучше.

— Одежку впору на чучелу надевать. Ободрались вконец, срам прикрыть нечем. Как бы не поморозить.

Их втолкнули в машину, предварительно связав руки Говорухину сунули замасленную брезентовую куртку.

— Чужие обноски не возьму.

Куртку накинули пограничнику на плечи. Солдаты рассадили пленных по углам, тесно набились в машину. Маеда Сигеру, подняв меховой воротник шинели, сел в кабину, блестящую саблю поставил между ног. Лещинский поместился в кузове.

Свистел порывистый ветер, переметая на дороге сухой, колючий снег, пограничники дрожали от холода. Сигеру, сунув руки в карманы, ощутил приятное тепло — заработали химические грелки.

Ехали долго. Пограничники, пригревшись, дремали; после холодного подвала, где шероховатые стены поросли бородами инея, военный автобус казался уютным. Машину качнуло на выбоине.

Петухов открыл глаза. Куда их везут? Что же дальше? Будут допрашивать? Ничего не добьются. Мучить, пытать? Все равно ничего не услышат.

Машина шла по гладкой, накатанной дороге, Петухова укачивало, он вновь задремал. Автобус резко затормозил, Петухов проснулся, за решетчатым стеклом темно. Солдаты курили, негромко переговаривались. Говорухин сладко зевнул.