Застеколье

Я не уверен, что правильно воспроизвел звуки, которыми моя соседка обозначила понятия «соль» и «солнце», но то, что это однокоренные слова, ясно и без лингвистических изысков. Задумавшись, на мгновение, что бы такое изобразить, начал рисовать на полу дерево. Изобразил ветвистую крону, ствол и корни, посадил на ветви двух воронов, внизу нацарапал двух оленей, а на стволе – белку с кучерявым хвостом. Обычно, такой картинкой я сопровождаю урок обществознания, посвященный истории философской мысли, разъясняя, что символом мироздания у разных народов было Мировое древо. Вот – Асгард, верхний мир, вот – Митгард, средний, а тут царство Хель. У учеников мой рисунок пользовался успехом, несмотря на то, вороны Одина получались похожими на снеговиков с клювом–морковкой, олени – на зайцев, а белка – на удивленного кота. Дракона, подъедавшего корни древа, я обычно не рисовал, а только обозначал надписью. Щелкали фотоаппараты сотовых телефонов и мой шедевр регулярно выкладывался на страничках социальных сетей, набирая тысячи лайков. Белке, переносившую ругань от воронов к дракону, а потом обратно, добавляли почтовый конверт с подписью «email.ru», фотошопили, заменяя надпись драконом Смоком или каким–нибудь китайским красавцем. Потом залезали в источники (то есть, в Интернет) и начинали спорить друг с другом – кто же сидит наверху? Вороны, как изобразил препод, или орлы? Как показывала практика – Древо мира ученики помнили долго.

– Иггдрасиль! – гордо сообщил я. Подумав, зачем–то добавил. – Ясень.

Теперь бы еще объяснить – чем отличается ясень от других деревьев. Не смогу. Но то, что Иггдрасиль имя собственное, женщина поняла. Ей не понравилось что–то другое.

– Не так! – покачала головой Айыы Сиэна. Бережно взяв у меня порядком истершуюся рыбью кость, принялась рядом с моим Мировым древом выводить свое.

Дерево, изображенное женщиной, было гораздо красивее, и, в отличие от хаотично раскиданных ветвей ясеня, имело восемь могучих ветвей – едва ли не в четверть ствола.

– Ааар Куудук Мааас, – благоговейно сказала Айыы Сиэна, показывая на свое творение. Потом она нарисовала стрелочки, словно бы солнечные лучики, исходящие от дерева и принялась выводить контуры оленей, волков, птиц и людей. – Иэлгиэ, – сообщила она, указывая на лучики.

От дерева исходят лучи? Нет, наверное, не то… Вспомнив, что Иггдрасиль источал, ко всему прочему, еще и целебный мёд, я закивал головой. Наверное, здесь тоже какая–то жидкость.

– Вода?

– Вода? – задумалась женщина. Покачав головой, сказала. – Вода – да, вода – нет.

– Целебная влага, – предположил я.

– Влага… – повторила женщина, катая во рту слово, словно леденец. Кивнула: – Влага. – Указала в сторону ручейка. – Вода – влага. – Прикоснулась к губам. – Влага. – Дотронулась до собственной груди, пощупала. – Влага. – С усмешкой кивнула на ту мою часть, что была ниже пояса. – Влага.

Пожалуй, я уже устал восхищаться умом и сообразительностью женщины. Если не перестану ахать и охать, то все мое дальнейшее повествование выльется в один сплошной восторг. А чему, я собственно–то говоря, восхищаюсь? Тому, что женщина оказалась умнее меня? Или тому, что женщина, судя по ее наряду, принадлежит к «отсталой» цивилизации? Ерунда. Никогда не страдал «сексизмом» или шовинизмом. Так что, нужно не умиляться чужому уму, а сетовать на отсутствие оного у себя.

Мне ужасно хотелось показать Айыы Сиэне, что я тоже умный. Или, по крайней мере, не совсем дурак. Внимательно следя за продолжением рисунка, я понял, что где–то когда–то я что–то такое видел. Ведь еще в школе, а потом в институте я увлекался народным эпосом, запоем читал «Калевалу» и Скандинавские саги, Легенду о Гильгамеше, ну и, конечно же, поэму якутов о своем богатыре. Как его правильно звать? Кажется, Нюргун Богатур Стремительный? Нет, богатур, это скорее по–тюркски. Да, правильно – Боотур. Нюргун Боотур! Точно… Я же читал комментарии к поэме. Дерево, как олицетворение двух начал!

Когда женщина нарисовала на вершине дерева орла, с расправленными крыльями, я влез со своим комментарием:

– Мужчина, – обвел я орла и крону дерева, а потом ткнул себя в грудь. Потом ткнул во все восемь ветвей, указующе ткнул в Айыы Сиэну. – Женщины.

Повинуясь какому–то наитию, сказал:

– Мир Олонхо!

Сказав «Олонхо», я имел в виду лишь старинные песни, культурный пласт. Ну, говорим же мы «Мир Игоревой песни», или «Мир Илиады», подразумевая историческую эпоху и людей, живших в ней.

Женщина вздрогнула, как будто бы ее ударили. Села на пол, безвольно опустив руки. Склонив голову, начала раскачиваться и говорить, старательно подбирая слова:

– Олонхо нет. Короткие люди убили всех. Они пришли из священной воды, из озера. Они убивали мужчин, женщин, детей. Они убивали оленей и собак. Все трупы были смыты в озеро. Я пришла поздно. Не убить. Принести здесь. Сюда. В тюрьму под землей.

Значит, цверги убивали не только в параллельном мире, но и здесь. Одно непонятно в словах женщины.

– Смыты в озеро?