Застенчивость в квадрате

Очень бережно он обхватывает мое лицо ладонями. Под яростной силой взгляда почти черных глаз, таких черных, будто голодные зрачки выпили всю радужку, я обмякаю на сиденье. Это все тот же Уэсли, трогательный и неуверенный, но сейчас он во власти чего-то нового: твердой как сталь решимости. Уэсли упоминал, что порой ему нелегко даются слова, но губам не обязательно что-то произносить вслух. Сейчас достаточно поцелуя.

На мой вопрос он просто закрывает глаза, и я уже не успеваю удивиться, какой это поцелуй – «Ты мне нравишься, наверное», или «Я слегка тобой увлечен». Это невероятная сила, от которой подгибаются колени, сила, забирающая дыхание, сталкивающая нас обоих с обрыва.

Он нажимает на кнопку ремня безопасности и привлекает меня к себе, я жадно прижимаюсь как можно ближе. Обхватываю его за шею, и жест такой естественный, знакомый, хоть руки тут же намокают под дождем, а в волосах запутывается туман. Запрокинув голову, я мечтательно улыбаюсь ему, его губам.

– Прости, – выдыхает он, отстраняясь и тяжело дыша. – Я должен был… Должен…

Я не даю ему закончить, до земли еще далеко лететь.

Притягиваю его обратно, и Уэсли сначала напрягается, но потом будто отпускает себя, расслабляясь. У него вырывается тихий вздох, точно как когда задуваешь свечу. Он хочет того же, что и я, никаких шансов неправильно понять. Целуя его, я чувствую себя могущественной. Сейчас командир – я, даже когда теряюсь и мешкаю. Промахнуться здесь нельзя, просто мишени могут меняться.

Наконец-то я могу сделать то, чего так сильно желала несколько недель – зарыться в его кудри. Благодаря дождю пряди скользят меж пальцев, от влажности запах шампуня становится сильнее. Его губы точно чистый атлас, везде, кроме полумесяца чуть более жесткой кожи, там, где зубы многие годы впивались в нижнюю губу. Беспокойство. Нервы. Себя он наказывает, но до боли нежен со мной.

Мы переводим дыхание, подстраиваясь, привыкая к новым ритмам. Неловкость Уэсли заметна, возможно, он сравнивает наш поцелуй с тем, каким его себе представлял, а я лишь хочу, чтобы он знал, как сильно мне понравилось – именно так, и не иначе.

Не важно, с каким напором, под какими углами мы касаемся друг друга, или насколько он уверен в себе. Важно только, что он полностью отдался этому чувству.

Я хочу всего, всего, что могу ощутить с ним, хочу знать каждую веснушку, каждую черточку.

Его поцелуй как фейерверки южной летней ночью на День независимости. Цикады, спирали дыма от зажженных шутих, все шипит, взрывается искрами, огнем.

Капелька пота скользит по виску. Какие же у него руки… Уверенные, бережные, одна аккуратно удерживает мою голову, другая никак не может определиться между шеей, талией и бедром. Все даже лучше, чем я мечтала, а мечтала я очень много.

Он чуть отклоняется назад, брови хмурятся, к желанию примешивается беспокойство – он все еще сомневается, правильно ли поступает.

– Еще, – шепчу я ему на ухо. Уэсли вздрагивает всем телом, но эта складочка меж бровей разглаживается, и он меняет нас местами, сам садясь на сиденье, а меня притягивая на колени. Приходится наклониться, чтобы не стукнуться о крышу машины, и места для нас обоих внутри недостаточно, так что мы оставляем дверь открытой, впуская ледяные потоки дождя.

Пальцы замирают у подбородка, и это прикосновение будто лишает его сил. Он откидывает голову назад, кадык нервно вздрагивает, и я целую и его тоже. Уэсли дышит все более рвано и поверхностно, взгляд остекленел, на щеках цветут розы.

«Мне нравится здесь», – решает его рука, обхватывая мое бедро, нажимая на чувствительную ямку, где соединяются мышцы. У меня вырывается непроизвольный стон, и ладонь на бедре распрямляется, надавливая сильнее. Прижимаясь к нему, ощущаю, как он напряжен. Кожа горит, несмотря на разбегающиеся мурашки. Никогда еще я не ощущала все вокруг с такой ясностью и четкостью, и это чувство накрывает меня с головой, сжигая.

– Я совсем разучился, – признает он, кашлянув. – Да, я никогда ни с кем не спал, но целовался. Правда, это было очень давно.

– Все идеально, – заверяю я. Это поцелуи не Казановы, вкрадчивого, уверенного в каждом отточенном шаге. Меня целует Уэсли, и это новый идеал.

Мы заново знакомимся друг с другом нежными изучающими касаниями, пока дождь не прекращается, пока губы уже не начинают болеть, а тело – требовать большего. Но мы постепенно успокаиваемся сами, оба зная, что это поцелуй, только поцелуй. Остается только гадать, захочет ли он чего-то большего со мной, зайдем ли мы дальше, чем сейчас. Пытаюсь вспомнить, почему это была плохая идея. Прямо сейчас кажется, что плохих идей не существует.

В конце концов я соскальзываю с его колен, и мы выныриваем в совершенно новом мире, уже не том, где когда-то бежали к машине под дождем, и оба не можем понять, куда попали.

Вернувшись за руль, он садится даже прямее обычного. Поглядывает в верхний правый угол лобового стекла, на что-то в небе, отвлекшее его тогда, но я уже не могу отвести глаз от его лица. Он выглядит очаровательно измотанным.