Заступница: Адвокат С. В. Каллистратова

Нам всем хотелось превращения нашей страны в правовое государство. «Самиздат» был наводнен правозащитной литературой: выпустил свои «Правила поведения» на допросах Есенин-Вольпин; В. Чалидзе и А. Твердохлебов издавали сборник статей «Общественные проблемы». Конкретные дела по защите гражданских прав вели Б. Цукерман и Э. Орловский.

После арестов членов Хельсинкской группы стали вызывать на допросы и Софью Васильевну. Сначала она мотивировала отказы от дачи показаний, но после того, как такой отказ послужил для суда «достаточным основанием», чтобы включить ее в список свидетелей по делу Т. Осиповой, якобы подтверждающих вину последней, отказы перестали ею мотивироваться. 24 февраля 1982 г. А. Д. Сахаров выступил с заявлением в ее защиту. Ссыльный — в защиту подследственной! Тем же летом Софье Васильевне было предъявлено обвинение по статье 190-1.

Так свершилось то, что мучало Софью Васильевну многие последующие годы: Московская Хельсинкская группа объявила о прекращении своей деятельности. Начались для Софьи Васильевны горькие времена. Нет, ее не посадили, ее дело было приостановлено производством. Радовалась семья, радовались друзья. Для нее цена этой очень относительной свободы казалась непомерной: прокуратура имела юридическое право без всякого доследования возобновить дело в любой момент в течение пяти лет. Софья Васильевна понимала, конечно: Хельсинкская группа из трех человек, средний возраст которых больше 70, практически не могла выполнять функции, декларированные при ее организации. И все же горевала.

Теперь на нее накинулись все хвори (а их было предостаточно). Она часто и подолгу лежала в больницах. Я таскала ей пачки книг, и выяснилось, что мы обладаем весьма различными художественными вкусами. Ее увлекали классика и детективы, а мне интереснее всего была современная литература. Но чаще всего мы беседовали «за жизнь», намеренно сползая на бытовые темы, — так было легче.

Софья Васильевна очень много душевных сил вложила в своего младшего внука Диму Кузнецова, его жену Таню и их детей. Я тоже люблю это семейство. И внук, и правнуки, а их со временем стало четверо, в какие-то периоды были почти целиком на ее руках, и я наблюдала, как Софья Васильевна предотвращала неизбежную конфронтацию, объясняя свою позицию зарвавшемуся маленькому правнуку. Ее умение объяснить это ребенку было абсолютно: Софья Васильевна никогда не допускала высокомерных или даже повелительных нот.

Размолвки меж нами тоже случались. Помню, как однажды мы вместе ехали в такси, и вдруг Софья Васильевна предъявила мне некоторый счет. Ей казалось неправомерным то, что я дружу и с ней, и с молодой женщиной, которая ее обидела. Я знала историю и подоплеку их конфликта и была не на стороне обидчицы. Но не могла же я рвать с ней из-за того, что у них осложнились отношения. У меня никогда не было охоты обсуждать не свои отношения, да и свои тоже. Я не смолчала и от огорчения высказалась довольно резко. Ну, думаю, конец. Ан нет. Объяснений больше не было, а отношения как-то даже перешли в более доверительную фазу. Софья Васильевна меня приняла такой, какая есть, и, как я поняла, даже внутренне одобрила.

Мучаясь необходимостью отказаться от активной деятельности, Софья Васильевна сохраняла обычный распорядок жизни. Всю рабочую неделю она жила у дочери и нянчила правнуков, а с пятницы до понедельника ее всегда можно было застать на улице Воровского. Сюда к ней продолжали приходить и друзья, и друзья друзей, те, кто нуждался в консультации. Софья Васильевна не ограничила свою переписку с теми, кто сидел за колючей проволокой, постоянно общалась с их близкими, оставшимися на свободе.

Когда началась перестройка и лавина информации породила в нас надежды и ожидание перемен, Софья Васильевна проявила очень большую сдержанность. Особенно это касалось экономических статей, которыми мы зачитывались. Тогда мне это было как-то даже обидно. Но охранительные органы — КГБ, МВД, Прокуратура — жили, сохраняя прежние функции, параллельно с внешней легализацией права на здравую мысль, научный поиск и широкое распространение своих убеждений. Я думаю, этот неестественный симбиоз казался Софье Васильевне недолговечным. Прожив при социалистической утопии на поколение больше почти всех нас, она лучше нас ее знала.

Л. Терновский

Письма

Небольшая стопка конвертов и открыток. Но сколько воспоминаний, мыслей и чувств они во мне воскрешают! Каждое из них я перечитывал множество раз. И они были мне радостью и поддержкой в трудные для меня годы.