Застывшее время

Неплохо бы купить ей новое, только денег нет – кроме тех, что дал Руперт. Плата за учебу Невилла съедает и без того скромную разницу в зарплате, которую он выгадал, работая на отца (Бриг не считал нужным платить сыновьям больше, чем они того заслуживали; а теперь, на флоте, Руперт станет получать еще меньше).

Закончив в спальне, Зоуи спустилась вниз. Руперт сидел в гостиной и разглядывал старый альбом с фотографиями.

– Давай оставим себе? – предложил он. – Тут все твои детские фото с самого рождения. Я напишу твоей маме и спрошу, можно ли мне его забрать.

– У тебя же есть мои фотографии – мама давала.

– Этих нет. Не хочу, чтобы они потерялись.

– Я думала, ты уже догадался, что мама никогда ничего не выбрасывает.

Целый день она продолжала огрызаться: ее раздражало все, что он говорил и делал, и каждая найденная вещь лишь усугубляла чувство вины, которое к тому времени перенеслось и на мать. Ее дневник – дорогой, в обманчиво веселой красной обложке – оказался почти пустым. «Парикмахерская» – значилось там примерно раз в неделю, или «отнести зимнее пальто в чистку». Раз в месяц «бридж с Бленкинсопами (здесь)» или «у них». Больше почти ничего. С чистых страниц на нее буквально кричало одиночество. А пожитки! Гостиная была уставлена ненужными безделушками – такие обычно дарят ради галочки: изделия из керамики, сургуча, куклы в национальных костюмах, веера, восковые цветы и бесконечные рамки из серебра, кожи, меди, ракушек, паспарту. Почти в каждой – она сама (кроме двух, с отцом). В нижнем ящике расшатанного комодика нашлась коробка, полная ее детских вещей. Как это нелепо – хранить их столько лет, фыркнула Зоуи вслух и тут же пожалела – она прекрасно знала, зачем…

– Потому что она тебя любит, – откликнулся Руперт. Он сидел на коленях и заворачивал рамки в газету, голос у него звучал устало.

Когда они закончили, он предложил зайти куда-нибудь промочить горло.

Паб еще только открылся, и народу почти не было.

– Джин с вермутом?

Она кивнула.

Это был типичный полутемный паб со стенными панелями красного дерева, матовым стеклом, настоящим камином и стульями, обитыми искусственной кожей. Она присела за столик в углу, чувствуя себя насквозь пропыленной. Настроение было подавленное.

– Я взял нам по двойному, и сигареты удалось купить.

Руперт поставил бокалы на стол.

– Я тут подумал, – сказал он, закуривая. – Может, твоей маме ненадолго пожить у нас? Я уверен, что свободная комната найдется…

Он взглянул на ее лицо и добавил:

– Или ты могла бы поехать на остров Уайт на недельку-другую.

– Она не захочет сюда, а я не смогу остановиться там – ее подруга меня не любит.

– Ты не хочешь ее видеть?

– Дело не в этом.

– И все же ты чувствуешь себя виноватой. Может, пора что-то предпринять?

– Неправда! Мне ее просто жаль.

– От этого ей мало пользы.

– Что ты имеешь в виду?

– До сегодняшнего дня я не понимал, насколько ее жизнь завязана на тебя. Впрочем, это логично, ведь ты – ее единственный ребенок. А ты весь день ворчишь и ощетиниваешься, так что я прекрасно все понял.

Ответом ему было сердитое молчание. Тогда он протянул руку и коснулся ее неотзывчивых пальцев.

– Милая, испытывать чувство вины совершенно естественно, только бесполезно. Я понял это, когда умерла Изобел. Спасает только одно: принять вещи, над которыми ты не властен, и делать то, что можешь.

Зоуи в испуге уставилась на него: он почти никогда не упоминал Изобел.

– Но что ты мог сделать после ее смерти?

– Заботиться о наших детях – для нее и для себя, ты же понимаешь. Вот ты уже начала с Клэри…

– Это все она… – Ее голос дрогнул.

Он легонько пожал ей руку и отпустил.

– А ты подыграла. Пойду-ка принесу нам еще выпить.

Глядя ему вслед, она внезапно испытала прилив любви во всем многообразии оттенков, привычных и новых: нежность, счастье, ощущение, что она его не заслужила, желание сделать для него все, что угодно…

Они вернулись на квартиру Хью, где собирались переночевать, и отправились ужинать втроем («Она ведь не возражает, правда? Бедняге Хью так одиноко!»). Разумеется, сперва ей это не понравилось – что за пренебрежение! – однако вечер прошел очень мило.

– Если вы хотите сходить потанцевать, не обращайте на меня внимания, я поеду спать, – сказал Хью, когда они допили кофе с ликером. Руперт вопросительно взглянул на нее, и Зоуи вдруг осознала, как часто он позволял ей решать. Она покраснела и сказала, что ей все равно. В итоге поехали домой, и… в ту ночь они зачали Джульетту. Она сделала это ради Руперта, даже не подозревая, сколько счастья малышка принесет ей самой. И вот она родилась без отца, а он не знает и, возможно, не узнает никогда…

Сидя у кроватки и перебирая в памяти воспоминания, она впервые трезво осознала его отсутствие, впервые горевала о нем, впервые позволила лихорадке смутной надежды охватить ее слабое сердце, плакала и молча молилась за его жизнь.

* * *

– Мисс Миллимент, спорим, вы этого не знали!

– И правда не знала. Мне всегда казалось, что платаны появились в этой стране гораздо позже эпохи Чосера.