Завещание Императора

— И не опасаешься, что обману?

— Вы-то? — изумился лакей. — После того, как честное слово дадите? Да ни в коем разе! Уж известное дело – благородство не позволит!

— Фальшивому благородству их отжившего класса мы противопоставим подлинное благородство наших идей… — явно все еще находясь в забытьи, вдруг отчетливо, тем не менее, произнесла товарищ Этель, как невзначай тронутая шарманка, и замолкла опять.

На лице Филикарпия, как прежде, изобразилась некоторая уважительность – не к самой стриженой, а к этому ее бреду.

— Гляди ж ты! — проговорил он. — Хоть и не в памяти – а гладко-то как!.. Надо нам, ваше благородие, поторапливаться – очнется, я чую, скоро, да и вся их братия нагрянуть может в любой миг… Так что, ваше благородие, даете слово? Ей-Богу, так оно лучше, не доводите до греха.

— А если не дам? — спросил фон Штраубе.

— Да вы погодите, господин лейтенант, я ж не за так прошу. Знаю, что вы не богач, а там, в ларчике, если считать вместе с ценными бумагами, то, почитай, на восемьсот тысяч. Я вам даже тыщ сто готов отдать – плохо ли? Так оно по справедливости, ваше благородие, видит Бог. Что с того, что их сиятельство все вам завещали? А кто сохранил? Вас бы они с ларьцом, — он ткнул дулом револьвера на стриженую, — ни в какую живым бы не выпустили с пожара, народ, сами изволите видеть, отпетый, им одной смертью больше, одной меньше – без всякой разницы…

— …и смерть старого мира озарит своим сиянием… — неожиданно снова пробормотала "товарищ".

— Во-во, слыхали? — согласно кивнул Филикарпий. — А я денежки-то эти и вынес из огня, и сберег. Да и вашу жизнь, коли помните, только что сберег заодно, — чего-нибудь, наверно, стоит? Чай, покойнику деньги без надобности… Я еще почему: чтобы Машенька, Нофретка то есть, без вас не осиротела. Я же к ней, было дело, со всей любовью, жениться даже хотел. Не беда что глухонемая – перечить не будет и вопросов глупых задавать. Зато хороша-то как, хороша!.. Она сама не пожелала, ей всё прынцев подавай; что ж, мы не из гордых. А с вами она, я гляжу, — вполне… Это я так, ваше благородь, без укора. Сейчас думаю – оно и к лучшему, поди: с ней мы быстро бы все денежки прокушали, сама-то им цену не знает, привыкла, в содержантках, чужими сорить; и с порошочком ее хлопот не оберешься, разве, может, вы сладите… А сто тыщ тоже деньги немалые, еще и какие неплохие денежки, если, конечно, с разумом подойти. Дележка справедливая – Господь свидетель… — Смотрел на него даже просительно.

В этот миг стриженая вдруг вскинулась, как на пружинке, и, распахнув глаза, но никого, явно, не видя, отчеканила куда-то в пустоту:

— …сатрапам власти, делящим награбленное у народа, не уйти от заслуженного…

Филикарпий лишь громко кашлянул в кулак, и товарищ Этель, явно страдавшая неким странным, революционным сомнамбулизмом, так же стремительно улеглась и закрыла глаза, вполне бездыханная.

— С ней бывает… — сказал Филикарпий. — Надо было покрепче ее сковородкой приложить, да жалко: и так уж головой нездоровая.

Фон Штраубе спросил:

— А не боишься, что они на тебя в полицию заявят? Если, говоришь, тогда из-за малолетних пугали, так теперь и сам Бог велел.

— Не-е, — покачал головой лакей, — только пугали. Это я уже опосля, когда их получше узнал, так сообразил. У них своя честь: чтобы с полицией, с властями – никаких дел. Брезговают. Да и какая полиция их, бесноватых, слушать станет? Сами давно в розыске по всем губерниям. Вон, год назад (слышали, небось?) полицмейстера в Харькове бонбой подорвали; для них уж, поди, и веревки давно намылены, так что насчет полиции – не-е. Что своими силами искать будут – это точно, это у них заведено. Коли найдут – пиши пропало… Только пускай найдут – с эдакими-то деньжищами. Долго искать придется. Не, ваше благородие, с этого боку все чисто, одна опаска – через вас. Так что лучше соглашайтесь, ваше благородие, не доводите до греха. С вас честное слово, с меня – денежки, сейчас прямо и отсчитаю. Жалко – а вот по своей воле отдаю. От греха, сказать можно, откупаюсь… — В глазах заиграли нехорошие огоньки: – Не томите, право же, соглашайтесь! А не то…

— Не то – что? — спросил фон Штраубе, хотя, в сущности, ему было ясно что. Он просто тянул время, пытаясь высвободить руки из уже ослабших немного пут.

На лице Филикарпия взамен лакейской улыбочки обозначилась решимость, и голос подтвердил: