Завоевание фейри

Умереть. Я могла едва думать о слове, потому что каждый раз при этом видела, как моя мать бежит в те двери.

Голова болела. Во рту пересохло. Я вот-вот потеряю сознание.

Хватит, Элли. Дело не в тебе. Дело в Скувреле. Нужно исцелить его.

— Я помню безумие. Помню, что твоя сестра делала со мной — ужасные вещи, — голос отца был испуганным. — Я помню слова твоей матери. И она оставила нас у той двери, — он кашлянул, словно скрывал эмоции. — Мы можем отнести твоего мужа к кругу камней.

Он пытался утешить меня.

— Не в такой дождь, — я смаргивала воду с глаз. — Я не знаю, где мы, и в темноте мы навредим ему, споткнувшись об корни. Или мы заблудимся и выйдем к врагам.

— О чем ты думала, взмахивая мечом, Кошмарик? — напряженно спросил Скуврель.

— Я думала только о побеге, — сказала я.

Так он умрет. У него не было сил бороться с ранами без помощи, а все, что у меня было, промокло, и тут не было укрытия. Я не могла развести огонь под ливнем.

— Точнее, — выдавил он.

— Я… — я пыталась думать. — Я вспомнила оленя, которого мы спугнули, выйдя из дома Рыбака. Как его хвост развевался как белый флаг. Я хотела пропасть за миг, как олень.

— Дом, — выдавил Скуврель.

— О чем он? — спросил отец.

— Меч обычно переносил меня близко к тому, куда я хотела попасть. Он надеется, что мы возле дома.

Но я не надеялась. Мои мысли были рассеяны и бесполезны. А в этой темноте мы могли быть в паре шагов от него и не знать.

— Постой, — выдавила я. — Я забыла.

У меня была рукоять топора в руке. В шоке от возвращения я забыла о ней. Я взмахнула ею. Я видела неподалеку от нас берег реки, и рядом был летний домик Рыбака. Он был маленьким, и крыша была изо мха, но это должно было защитить от дождя.

— Ты можешь поднять его снова? — спросила я у отца.

— Да, но я не могу так идти. Я ничего не вижу. Даже его.

— Я тебя поведу, — сказала я. — Я вижу духовным зрением, и факел освещает путь.

— Я думал, это делало тебя невидимым, — сказал отец, я направила его руки, и он снова поднял Скувреля. Мой муж застонал, и я старалась не вздрагивать, хотя он все равно не увидел бы. Он закрыл глаза от боли.

— Это делает и то, и другое. Вот. Я поведу тебя.

Я шла рядом с ним, сжимая его руку, чтобы он не запнулся об ямы и ветки, пока мы двигались к дому Рыбака.

Мы замерли у крыльца.

— Тут ступеньки, — сказала я. — Три. А потом порога.

— Мне льстит, что меня несут через порог, — слабо сказал Скуврель, — но я не хочу жениться на двух членах одной семьи.

Мой отец недовольно зарычал.

— Игнорируй его, — сказала я, открывая для них дверь. — Это его натура.

— Ты вышла за мужчину, который шутит о браке со мной? — возмутился отец. — У тебя должен быть вкус лучше, Элли. Я растил тебя лучше.

Скуврель слабо рассмеялся, а потом застонал.

— Я испортил все ее воспитание.

Я поспешила в дом, нашла лампу и кремень, быстро подожгла ее. Настоящий свет заполнил комнату, и я опустила повязку, убрала рукоять топора за пояс.

Я быстро закрыла дверь.

— Опусти его на кровать.

Отец послушался, качая головой, поспешил развести огонь в круге разбитых камней в центре домика. У Рыбака был старый камин — круг разбитых камней и дымоход над ним, а не в стене, как делали теперь многие.

— А ты, муж мой, не умрешь сегодня, — приказала я, склонилась над кроватью, пытаясь снять его мокрый камзол. Он был бесполезным — в дырах и крови. Я осторожно разрезала ткань. — Слышишь?

— Твоя мама, Кошмарик, — сказал он, приоткрыв глаза, чтобы я видела их блеск на его осунувшемся лице. — Она прошла в Дверь Жути?

— Да, — сказала я. — Она использовала мой ключ.

— И без боли? Без крови? Просто прошла в двери?

— Она уже была ранена, — раздавлено сказала я. — Подстрелена стрелой.

Он охнул и закрыл глаза, недовольный. Что ж, он хотя бы не радовался смерти моей матери. Я не ожидала от него сочувствие, так что я должна была принимать то, что было.

Я сняла сумку и порылась в ней. Вещей было мало. Но одеяло было еще сухим. Я стала резать его на полоски. Скуврелю нужны были бинты.

Его голова покачнулась, он потерял сознание.

— Фейри, Элли. Проклятый фейри! — плюнул отец у огня, который разводил.

— Ты заметил, — сухо сказала я.

— Убери этот тон. Я знаю твой сарказм, и ты не заденешь меня им.

— Я не пытаюсь тебя задеть, — я вздохнула. — Я рада видеть тебя, прошло много времени.

— Для меня прошли будто недели, за недели до этого у меня была счастливая семья из четверых в нашем домике.

— Теперь этого нет. Деревня сожгла дом, и теперь там пастбище.

Он резко вдохнул, и я разложила аккуратно бинты возле Скувреля и стала искать в домике миску. Тут была оловянная надбитая чаша, в которой рыбак явно мыл руки. Я наполнила ее водой из ведра у двери и вернулась к кровати.

— Твоя мать… — отец подавился словами.

— Очень тебя любила, — нежно сказала я и вздохнула. — Как и я. Честно скажу, меня резко толкнули в мир, где нужно заботиться о других, и я справлялась, как могла.

— Твоя мать не хотела бы, чтобы ты была в браке с… одним из них. Светлым народцем. Она ненавидела их.

— И не без причины, — я не скрыла едкость в тоне. — Почему она не сказала, что была там? Что знала их?

— Люди совершают ошибки.