Завтра будет поздно

— Сестренка! — окликнул моряк. — Одну минуточку..

Катя испугалась: «Сейчас схватит и потащит в жандармское отделение».

Она остановилась и, словно впервые видя балтийца, строго спросила:

— Что вам угодно?

Моряк смутился:

— Это ведь вы сейчас подходили ко мне?..

— Нет, я вас не знаю.

— Да вы не бойтесь, — вполголоса начал убеждать он ее. — Может, у вас еще найдутся такие листики?.. Дайте, пожалуйста. Тут у нас ребята едут на разные корабли. На всех не хватит…

По глазам и открытому, энергичному лицу чувствовалось, что моряк не лжет и не собирается выдавать ее.

— Хорошо, — сказала Катя, — только пройдем немного подальше.

По пути она свернула в трубку дюжины две листовок и передала их моряку. Тот сунул их в карман, крепко сжал ее руку и спросил:

— Как вас зовут?

— Катя.

— А меня Иустин Тарутин. Передайте своим: на матросов могут надеяться… не подведем.

Иустин Тарутин провожал в Гельсингфорс на эскадру молодых минеров. Заодно ему хотелось разведать, что творится в столице. Поэтому с вокзала в центр города он направился пешком.

У моста через Неву его остановил казачий патруль. Чубатый фельдфебель, взглянув на увольнительную, сказал:

— По городу не очень-то разгуливай, попадешь в комендатуру. Есть строгий приказ всех отправлять в казармы.

— Так мне же в Кронштадт надо.

— А-а… в Кронштадт? Ну, тогда проходи.

На Литейном проспекте путь на Невский преградили пешие и конные полицейские. Не давая пешеходам скапливаться в одном месте, они теснили всех в боковые переулки. Тарутин свернул на Бассейную улицу. Здесь народу было не меньше, моряку приходилось лавировать: то идти по панели, то проталкиваться через толпу по мостовой.

На Знаменской улице он свернул вправо, чтобы выйти на Невский. Неожиданно впереди послышалась частая стрельба, а минуты через три Тарутин увидел бегущих навстречу растрепанных и задыхающихся людей. Моряк остановил парня, потерявшего шапку, и спросил:

— Что там случилось?

— Солдаты… из винтовок прямо по народу… А на нас конники… Сабли наголо… так и рубят! Весь снег в крови… Не ходи, моряк!

Но Тарутин быстрей зашагал к площади.

У Знаменской церкви, прислонив винтовку к ограде, стоял белобрысый солдат. Он папахой вытирал бледное лицо и, словно помешанный, сам с собой разговаривал:

— Ну и пусть… пусть арестуют. Не боюсь! Все равно пропадать. По народу мы не стреляем, а в городовиков завсегда. Неча с саблями гоняться! Я хотел убечь, а теперь останусь. Вон она, винтовка, берите. Вяжите мне руки…

На затоптанном и окровавленном снегу площади виднелись сраженные пулями демонстранты и подбитые лошади. Тарутин подошел к солдатам Волынского полка, стоявшим в неровном строю у памятника Александру III. Пехотинцы были возбуждены. Они все курили. И Иустин заметил, что руки у многих дрожат.

— Что у вас тут вышло? — спросил Тарутин.

— Чо вышло? А то, что по народу было велено, — быстро затараторил пехотинец со щербинкой в передних зубах. — А мы чо? Мы не чо. Нам штабс-капитан кричит: «Пли!» А мы в белый свет, как в копеечку…

— Не поймешь ты ничего у этого чокалы, — перебил товарища бородатый волынец и не спеша рассказал о случившемся.

Оказывается, учебной роте Волынского полка еще с утра выдали боевые патроны и привели на площадь к Николаевскому вокзалу. А когда здесь скопились демонстранты и не пожелали расходиться, солдатам приказали зарядить винтовки и стрелять.

— Пальба! Взводами… пли! — кричал штабс-капитан.

Солдаты дали несколько залпов, но не в народ, а поверх голов. Видя, что из демонстрантов никто не падает, штабс-капитан подбежал к пулемету и сам начал обстреливать толпу.

Люди заметались по площади, не зная, куда укрыться от пуль. В это время широко распахнулись вокзальные ворота и из-под арки вылетели с саблями наголо конные жандармы и стали преследовать бегущих.

И вот тут солдаты Павловского полка, видя, как конники рубят беззащитных демонстрантов, дали залп по жандармам.

— Теперь павловцев самих взяли в кольцо. Винтовки отнимают, видно, судить будут, — заключил бородач.

Тарутин лишь к концу дня попал на Балтийский вокзал.

В поезде, идущем в Ораниенбаум, народу было немного. Иустин сел к окну. Увидев на перроне флотский патруль, он с опаской подумал: «Только бы не обыскали».

Матрос снял правый ботинок, и, как бы нащупывая гвоздь, мешавший ходить, уложил на место стельки согнутые пополам листовки. Переобувшись, он решил: «Сразу в казарму не пойду, сперва загляну в чайную на Козьем болоте, там ребята ждут вестей из Питера».

В деревне, в которой родился Иустин, крестьянам своего хлеба не хватало. Одни из них занимались извозом в Туле, другие добывали тиски, слесарный инструмент и по заказу фабриканта Гудкова делали замки.

Тарутины жили бедно. Отцу было трудно прокормить девятерых детей. В тринадцать лет, едва закончив четырехклассное земское училище, Иустин поступил на оружейный завод в ученики слесаря.

Жизнь была невеселой: он просыпался чуть свет, пешком отмерял четыре версты до города, весь день трудился на заводе у тисков и поздно вечером возвращался в деревню. Порой он так уставал, что, не ужиная, едва добравшись до постели, падал и засыпал.