Завтра будет поздно

Без рабочих ремонтируемый корабль имел какой-то заброшенный и растерзанный вид. С его высоких бортов свисали покосившиеся пустые беседки клепальщиков. Листы стальной брони во многих местах остались развороченными, в зияющих дырах виднелись заржавевшие шпангоуты.

Командир «Авроры» капитан первого ранга Никольский, не желая, чтобы матросы узнали о начавшихся в столице беспорядках, отдал строгий приказ: никого в город не отпускать. Но разве утаишь такие события от матросов?

Трюмные машинисты, гальванеры, кочегары и электрики с утра перетирали и смазывали детали разобранных машин. Прибегавшие к ним матросы строевой команды шепотом передавали:

— Все заводы остановились. Рабочие ходят по улицам с флагами. За Нарвской заставой бьют городовых.

К концу дня в машинное отделение бегом спустился возбужденный плотник Липатов.

— Где Белышев? — спросил он.

— А что стряслось? — заинтересовались машинисты.

— Совсем осатанели. Крейсер в тюрьму превращают… Семеновцы рабочих арестовали, притащили на корабль и — в карцер. Нас и так презирают, жандармами зовут, а тут еще такое.

У авроровцев действительно была недобрая слава на флоте. Полтора года назад, когда матросы «Рюрика» отказались конвоировать взбунтовавшихся матросов линкора «Гангут», командующий приказал это сделать экипажу «Авроры». Офицеры в конвой отобрали новичков, только что прибывших служить на корабль, и те опозорили всю команду.

— Постой, не горячись, — остановил плотника появившийся Белышев и, отойдя с ним в сторонку, шепнул:

— Созови своих ребят понадежней, а я своих. Сойдемся ровно в пять в туннеле у главного гребного вала.

В назначенный час матросы пробрались в длинный и узкий коридор, освещенный огарком свечи, и, усевшись на корточки, стали обсуждать, что же им делать.

Выслушав негодующих товарищей, Белышев с обычной для него неторопливостью сказал:

— Протестовать, конечно, нужно, но этого мало. Мы должны быть вместе с рабочими. У меня есть предложение: сегодня, когда нас соберут на вечернюю молитву, погасим свет и навалимся на офицеров. В первую очередь на Никольского и Ограновича.

Предложение машиниста не вызывало споров. Тут же условились, что сигналом к бунту послужат слова молитвы: «…и благослови достояние твое», электрики мгновенно перережут электрическую проводку, а остальные, наметив себе офицеров, нападут на них в темноте.

— Полундра! — вдруг крикнул в туннель наблюдатель.

Собравшиеся быстро загасили свечу, в темноте перебежали к запасному ходу и разошлись по своим местам.

О тайном решении матросы шепотом передавали друг другу. Все же на корабле нашелся предатель, который донес старшему офицеру о готовящемся восстании.

Перед молитвой в кубриках неожиданно появились вооруженные офицеры с кондукторами. Они оглядели жилые помещения, нет ли в них оружия, и предупредили матросов, что всякие бесчинства на корабле будут караться по законам военного времени — расстрелом.

Едва только офицеры удалились, как по кубрикам разнеслась весть:

— Семеновцы уводят с корабля арестованных.

Матросы не сговариваясь ринулись из кубриков наверх.

Они опрокинули боцманматов и унтеров, стоявших у трапов, и выбежали на открытую палубу.

Увидев на берегу рабочих, окруженных конвоем, кочегары и машинисты закричали:

— Ура, петроградцы!

— Скажите всем, мы с вами!

— Долой семеновцев!

— Разойдись! Марш по кубрикам! — прогремел с мостика в рупор голос командира крейсера.

Его никто не слушал. Матросы бросились к широкому трапу, спущенному на берег. Но здесь их остановил Огранович.

— Назад! — тряся бородой, рявкнул он и вскинул вверх руку с револьвером.

За спиной Ограновича сплоченной группой стояли вооруженные офицеры.

— Не бойся… За мной! — крикнул, вырвавшись вперед, Рыкунов.

За ним устремились несколько кочегаров и минеров.

На юте сверкнул огонек. Рыкунову показалось, что ему по ногам ударили чем-то горячим. Он упал. Над ним загремели частые выстрелы.

Матросы отхлынули назад и начали пятиться к тамбурам. По ним с берега стреляли семеновцы, а на корабле— свои офицеры. Пули щелкали по броне, взвизгивали в воздухе, впивались в дерево. Матросы гурьбой скатывались в люки, прятались за дымовые трубы, за стальные тела пушек, спускались за борт на торосистый лед.

Рыкунова кто-то втащил в тамбур и крикнул:

— Тащи, братва, его вниз! Мы сюда никого не пустим.

Стрельба вскоре прекратилась.

Кочегары, машинисты, рулевые и гальванеры, собравшиеся в нижних помещениях, кипели от негодования:

— Ночью надо всех их передушить.

— Чего ждать ночи, вооружайся сейчас! Становись к трапам с ломами и лопатами! Не давай спускаться, а то зачинщиков начнут искать.

Но никто из офицеров не решился показаться в нижних помещениях.

На некоторое время на корабле как бы все затихло. Матросы прислушивались к тому, что делается наверху, а офицеры настороженно поглядывали на тамбуры.

У Рыкунова была прострелена левая нога выше колена.

— По мякоти, через неделю ходить будешь, — заверил его кочегар, взявшийся перевязывать.