Завтра будет поздно

Сначала неловко было вдвоем идти посреди мостовой, но потом, когда к ним стали подбегать любопытные и спрашивать: «А кто такой Ленин? Откуда он?» — освоились и стали объяснять прохожим. И там, где они останавливались, скапливалась небольшая толпа и начиналось нечто похожее на митинг.

Появились два старика рабочих, которые знали Ленина не понаслышке, а видели на тайной сходке и читали его статьи. Один из них сказал небольшую речь.

— Ну, теперь держись, буржуи! — заключил другой. — С Лениным мы своего добьемся.

Старики пошли вместе с девушками. На людных перекрестках они созывали людей и снова митинговали.

ВСТРЕЧА

По случаю праздника святого воскресения в вокзальном буфете Торнео продавались раскрашенные яйца, куски кулича и творожная пасха. Солдаты-пограничники толпились у буфета и на перроне. Кто-то из них, приметив на льду залива вереницу мчавшихся саней, крикнул:

— Братцы, никак, к нам гости катят! Хорошо бы шведку захороводить. А ну, кто горазд христосоваться — выходи, встречай!

Когда передние санки подкатили к вокзалу, на перроне уже собралась порядочная толпа любопытных. Солдаты сперва молча разглядывали приезжих, а услышав, что они говорят по-русски, оживились, гостеприимно стали приветствовать:

— Добро пожаловать!

Эмигранты готовы были перецеловать всех русских солдат. А те, не понимая их восторженности, недоуменно спрашивали:

— Откуда такие? По разговору будто бы русские, а по одежде не признаешь — вроде бы не свои.

— Из Швейцарии мы. При царе домой вернуться не могли, а теперь вот пробились. Ну, как тут у вас жизнь? Что в Питере?

Владимир Ильич раздобыл пачку нераспроданных столичных газет. Отойдя в сторонку, он с особым интересом принялся читать большевистскую «Правду». Его внимание привлекли статьи Каменева. В большевистской газете черным по белому говорилось:

«Когда армия стоит против армии, самой нелепой политикой была бы та, которая предложила бы одной из них сложить оружие и разойтись по домам. Эта политика была бы не политикой мира, а политикой рабства, политикой, которую с негодованием отверг бы свободный народ. Нет, он будет стойко стоять на своем посту, на пулю отвечать пулей, на снаряд — снарядом. Это непреложно».

«Неужели «Правда» не получила моих «Писем из далека»? — недоумевал Ильич. — Это же не позиция большевиков! А может, мои статьи не по вкусу таким «незыблемым» борцам, как Каменев?»

На границе ждали и другие неприятности. В Торнео хозяйствовали представители Антанты — английские жандармы. Видя, как принимают русские солдаты неожиданно появившихся противников войны, они, не скрывая злобы, устроили унизительный обыск, заставляя мужчин раздеваться и так проходить таможенный досмотр.

Миха Цхакая и еще несколько горячих голов решили скандалить.

— Не будем раздеваться перед жандармами, да еще перед английскими. Беззаконие!

Владимир Ильич, подойдя к ним вплотную, потребовал:

— Сейчас же прекратите! Вы что — готовы клюнуть на примитивную удочку? Сами напрашиваетесь остаться здесь? Они же провоцируют. Выполняйте все формальные требования. Ими они нас не унизят.

Жандармы, надеявшиеся найти что-либо компрометирующее эмигрантов, были разочарованы. Ничего запретного не удалось обнаружить. Англичане задержали только Фрица Платтена и Карла Радека, как подданных других стран.

Расставаясь с Платтеном, Владимир Ильич сказал:

— Большое спасибо за все. Прошу не огорчаться.

На прощание они крепко пожали друг другу руки и обнялись.

Подойдя на другой стороне перрона к русскому вагону третьего класса, Владимир Ильич помог Цхакая взобраться по ступенькам на площадку и сказал:

— На чужбине, товарищ Миха, наши испытания кончились. Мы теперь на своей земле.

Сопровождать эмигрантов отправилось чуть ли не полвзвода солдат. С ними был очень бледный поручик.

Поручик уселся в купе, в котором находился Ильич, и вскоре завел разговор о войне. По его мнению, противниками войны могли быть только трусы да разные инородцы. И он стал перечислять:

— Ну, евреи там, армяне, полячишки, чухонцы. А русский человек, если он дал слово воевать, то окопов не покинет, будет драться до конца. Войны он не боится.

— Это смотря какой русский и какая война, — вставил Владимир Ильич. — Да-с! Ну, скажите, зачем понадобились в этой войне русскому крестьянину Сирия, Месопотамия, Константинополь? Почему он должен стрелять в немецкого крестьянина? Что ему эта война, затеянная царем, даст, кроме нищеты и разорения?..

Солдаты, усевшиеся в других отделениях, невольно стали вслушиваться. Вскоре они сгрудились около купе, даже встали на лавки, чтобы лучше видеть человека, так необычно рассуждавшего о войне.

На мосту через реку Сестру кончилась территория Финляндии. Приближавшаяся станция Белоостров уже была русской, поэтому Ленин и его спутники с волнением смотрели в окна на мелькавшие дома. В сгустившихся сумерках уже зажглись белые, желтые, зеленые и красные огни.

Подходя к вокзалу, паровоз начал давать частые гудки. На перроне почему-то собралось много народу. Но кто эти люди, трудно было разобрать сквозь запотевшие окна.