Завтра в тот же час

– Я с тобой схожу, – подал голос Кенджи. Он тихонько пристроился в дальнем конце стола и покачивал головой в такт музыке.

* * *

Ближайший магазинчик, где не спрашивали удостоверение, находился на Амстердам-авеню. В духоте полного дома Элис совсем забыла, что на дворе осень, и, стоило им выйти за калитку, тут же покрылась гусиной кожей и застучала зубами.

– На, возьми. – Кенджи стянул через голову свой флисовый джемпер и протянул ей. Элис, не теряя время, сунула руки в рукава. Джемпер пах стиральным порошком и сигаретами, хотя сам Кенджи не курил. Вроде бы. Она никогда особенно не интересовалась.

На улице между Бродвеем и Амстердам-авеню не было ни души. В школьные годы и позже в университете Элис так много времени проводила в толпе, что временами попадала в ситуацию, когда ты вдруг впервые оказываешься один на один с человеком, с которым до этого сто раз сталкивался в одном помещении. Она не знала, о чем с ним говорить, но потом призадумалась и вспомнила.

– Слушай, – сказала она, – это, наверное, прозвучит странно и совсем неуместно на пути в табачку, но мне очень, очень жаль, что с твоим отцом такое случилось.

Кенджи остановился.

– Э‑э, ну да.

– Прости, – сказала Элис. – Зря я об этом вспомнила, совсем не к месту.

– Да нет, – ответил Кенджи, – это круто. Просто, ну знаешь, о нем никто обычно не вспоминает. А если кто-то и вспоминает, то просто пробормочет что-нибудь, как будто на ногу мне случайно наступил, и тут же меняет тему как ни в чем не бывало. Понимаешь?

Элис вспомнила, сколько раз она сама так делала. Отец Хелен тяжело болел и умер, когда они учились в колледже. Она хотя бы открытку ей отправила? Вроде да. В подобных ситуациях ей всегда становилось не по себе, она не хотела сболтнуть или сделать что-нибудь не так, поэтому отмолчаться и не лезть – казалось ей куда более удачным решением. Но таковым оно, разумеется, не было. Элис уже сейчас могла представить, как она будет злиться на людей, которые ляпнут что-нибудь не то, когда Леонарда не станет, равно как и на тех, кто не скажет вообще ничего, но вместе с тем понимала, что простит это тем, кто не терял родителей или близких, потому что они просто не знают, каково это.

– Понимаю. Сколько тебе было?

– Двенадцать, – сказал Кенджи и вздрогнул в своей огромной футболке.

– Блин, – ответила Элис. – Соболезную. Рак, да?

– Ага. Лимфома.

До угла они шли молча. Кенджи устремился ко входу в табачку, но в этот момент Элис положила руку ему на плечо.

– Я правда очень соболезную. По-любому тебе очень его не хватает. Мой отец тоже болен. А мать все равно что умерла. Я знаю, это не то же самое, но она бросила нас очень давно. С тех пор мы с отцом остались вдвоем. И мне страшно.

Кенджи тут же заключил ее в объятия.

– Я не знал, что твой отец болеет.

Элис положила голову ему на плечо. Костлявое, как у большинства мальчишек. Тело, которое еще не знает, насколько большим однажды станет, которое не осознает, где начинается и где заканчивается. В ее шестнадцатый день рождения отец не был болен. У нее в голове все потихоньку превращалось в кашу. Такое ощущение, что все происходило одновременно.

– Где ты был, когда это случилось? – Элис попятилась, пока не уперлась в пожарный гидрант, и присела на него. – Прости, если лезу в душу.

– Нет, все нормально, – ответил Кенджи. – Вообще-то я рад поговорить об этом. Когда никто об этом не говорит, этого как будто и не было, но я‑то знаю, что было. Иногда я даже спрашиваю себя: «Они ведь в курсе, да?» – Кенджи провел пятерней по волосам. – Я был в школе. Никогда этого не забуду. Я был на английском у мистера Боумана, пришла школьная медсестра и сказала, что меня ждет мама. Я знал, почему она пришла. Я собирался так медленно, как только мог. Ну, знаешь, вроде как пока она не произнесла эти слова, он был все еще жив. Типа магический реализм. Хотя я знал, что все наверняка уже случилось.

– Блин, – сказала Элис. – Прекрасно тебя понимаю. – Это было ужасно несправедливо, такое не должно случаться с детьми. Случается, разумеется, но не должно.

У них в школе была девочка, Мелисса, она проучилась с ними только первый и второй классы, и во втором у нее умерла мама. Элис так хорошо помнила ее маму и косы, которые она каждый день заплетала Мелиссе: две длинные каштановые косички, которые разлетались в стороны, когда Мелисса бежала по игровой площадке. Потом ее отец взял косички на себя, и, когда они с Мелиссой уходили из школы, было так легко представить, что их мама все еще где-то там, куда бы они ни шли. Представить себе их реальность было слишком сложно, сложно ее осмыслить, примерно как то, что земля может взорваться в любой момент. Кенджи подтолкнул ее к табачке.

– Пошли возьмем сигареты, пока та банда не разнесла тебе дом.

Элис рассмеялась. Такого еще не случалось ни разу за все ее шестнадцатые дни рождения, но все когда-то бывает впервые. Сейчас Томми и Лиззи уже, должно быть, кувыркаются в ее постели. Ее тело гудело, как улей. Что бы там ей ни дала Фиби, оно рвалось наружу.

– Ладно, – сказала Элис. – Но мне, наверное, нужно будет немножко помочь встать.