Зазимок

Киваю согласно, но, правду сказать, верится не очень. Хотя почему же? Помнится, возьмешь глечик, поднесешь ко рту, забубнишь — отдается гулко. В церкви, видать, большие глечики вмурованы, покрупнее домашних, оттого и звук пораскатистей.

Микита за то, чтоб церковь не трогали. А что думает Юхим, не пойму. Говорит:

— Яке мени дило!

Конечно, ему теперь не до церкви, своих забот по горло. Отец ж без ноги остался, на деревяшке ковыляет. А деревяшка, известно, не своя нога, на ней шибко не разгонишься. Юхим теперь вместо отца бегает.

Замерла школа, слушает своего директора. Сирота издалека начал, чтобы яснее было. Рассказал, откуда взялась религия и что она такое есть. Всю историю припомнил. Как же, он сам историк, значит, и должен истории рассказывать. Рисовал нам пещерного человека. Гром и молнию рисовал. Страх, говорит, заставил дикаря искать себе бога-защитника. И о рабах сказал: верой их держали в покорности. Но всего интереснее было слушать о рыцарях-крестоносцах, которые шли в бой на бронированных лошадях, в железных латах. Потом про инквизиторов-монахов. Говорит, сонных людей по ночам хватали и живьем в костры кидали. Описал войны всякие. Упомянул Шевченко и его «Конфедератов». Рассказал, как попы против Советской власти руку поднимали, заговоры устраивали.

Так нас накалил, так распек, что дай команду — кинемся на приступ! И еще чем взял:

— Бесполезная масса кирпича! Если этот кирпич с умом употребить, может вырасти двухэтажная школа, как в городе.

Всем уже мерещилась высокая красавица школа с широкими, словно ворота, окнами. Сирота заключил:

— Вы, ученики, застрельщики новой жизни, бейтесь против отсталых элементов, против религии и невежества. Говорите своим отцам и матерям, что церковь — бельмо на глазу. Снесем ее с нашей земли и место заровняем, где стояла!

2

Молодец Котька, вовремя явился. Как раз такое заварилось!

Вся семья их вернулась. Только где жить остановятся, непонятно. Хата — совсем не хата: там теперь свиньи ночуют. Э, да что ломать голову. У них половина слободы родичей, найдут угол!

С Котькой наша тройка увиделась возле «рачной». Подбегаем, не успели поздороваться, как он объявил:

— Кугуты, хотите выпить ситра?

— Да!

— Монета есть?

— Нет!

— Показываю, как надо добывать!

Мимо проходила пустая полуторка. Котька ухватился за борт.

— Гоп-ля!

И скрылся в кузове. Видим, полетели оттуда пустые мешки. За ними Котька; полы куцеватого пиджачишка вразлет, словно крылья. Поднялся с земли, собрал мешки, свернул кулем.

— Счас!

Подался во двор «рачной». С кем он там шушукался: то ли со сторожем, то ли с судомойкой, то ли с самим заведующим? Только, видим, выходит улыбчивый, монгольское лицо еще скуластее стало. Приглашает в «рачную»:

— Потопали, кугуты, поддадим парку!

Усадил за стол, принес три бутылки ситро, граненые стаканы.

— Дуй, братва!

Кажется он каким-то не нашим. Вот хотя бы татуировка… А здорово придумал: по буковке на четырех пальцах: «К-о-т-я», а?! Смотрим на него завороженно. Каждый понимает, атаманить будет Котька. Раньше верховодил, а теперь и подавно!

Когда гуртом выходили на улицу, стало заметно, что ростом Костя не взял. Мы вон как вымахали, парубками стали, а он нет, словно его под прессом держали. Вроде бы во всем взял, а тут недополучил. Ну ничего, думаем, он свое нагонит.

Сидор Омельянович Сирота живет в школьной пристройке. Две просторные комнаты, кладовка. Плита в коридоре. Тут и варят и жарят. Отсюда отапливают всю квартиру. В комнатах чисто. Запах в них городской, не то что в селянских продымленных хатах. И тепло. В каждую комнату выходит печь кафельной стенкой. Белая, высокая: от пола до потолка. Конфорочки на ней медные, завитушки всякие, ангелочки пузатые.

Сидор Омельянович чудно как-то с нами говорит:

— Здравствуйте, дети! Садитесь, дети! Вот какое дело, дети!..

Ничего себе, думаем, дети — уже отцовы штаны не налазят.

Сели. Посматриваем по сторонам. На потолок заглядываем, где круг алебастровый и крюк для лампы. Бело вокруг: стены, скатерти, занавески — все такой чистоты, что боязно притронуться.

Редкость, чтобы ученики бывали у Сироты в доме. Зачем позвал? Поругать мог и в школе. А похвалы вроде не заслужили.

— Вот что, дети. Я вас хорошо знаю. Учитесь ничего. В кружках участвуете. Думаю послать вас по хатам. Будете агитировать, склонять селян на нашу сторону, разъяснять, для чего церковь разбирать хотим.

Вот оно что! Понятно. Значит, наша четверка должна бегать вроде «легкой кавалерии». Спорить, доказывать. А то и представление какое-нибудь давать. Ну там пирамиду показать или вольные упражнения. И когда, допустим, сложили фигуру, тут и стишок прокричать подходящий. Хотя бы этот:

Ликвидируем попов,Пауков-крестовиков!

Недельки через две, обещает Сидор Омельянович, соберем народ в клубе. Прочтем доклад, говорит, дадим выступления лучших «кавалеристов». Старшим назначили Котьку Говяза. И, конечно, по справедливости. Котька свету повидал, ему и карты в руки.

Когда вышли от директора, Костя-монгол кликнул:

— Слушай мою команду. По ко-о-о-ням!