Зазимок

Машина стоит в закрытом дворе. Микита спрыгнул вниз. Под ногами захрустела мелкая ракушка, которой густо усыпано подворье. Их повели в дом. Показали на тяжелый коричневый сейф. Кивнули в сторону фургона.

— Быстро, быстро!

Четверо хлопцев долго прилаживались. Пытались взять голыми руками — не под силу. Сейф повалили на катки. Когда по ошкуренным бревнам его наконец втащили в машину, решили хлопцы: все, можно ехать. Но офицер тут же выскочил на крыльцо, замахал руками, показывая: работа не закончена.

Микита вынимал ящики из столов, ставил их один на другой посредине комнаты. Вынимал ящички картотеки — и тоже на пол. Трое остальных носили. Вскидывают на плечо и несут. У порога заполыхал костер. Офицер, держа в руке пистолет, показывал дулом, куда что: что в машину, что в огонь.

Оставаясь один, Микита поглядывал на окно, которое выходит на виноградник. Гофрированные жалюзи подняты. Щелкни шпингалетом, распахни высокие створки — и на свободе. От такой неожиданности во рту появилась приторная сухость. Пан или пропал! Щелкнул двумя запорами одновременно: верхним и нижним. Щелкнул — в ушах зазвенело. Постоял в растерянности, ожидая, что вот сейчас в комнату влетит солдат-немец, не целясь, прошьет автоматной строчкой, облизнет губы и спокойный вернется во двор.

Но никто не появился. Словно в воду кинулся с подоконника. И створок не закрыл. Отполз в сторону, вдоль стены. Вскочил на ноги — и по террасам: с одной на другую, с одной на другую. Только шершавые листья гремели под ветром, только жесткие лозы покачивались.

На самом бугре, у пивоваренного завода, прилег, чтобы перевести дух. Услышал внизу автоматную стукотню, увидел слабые дымки: немец прямо из окна прошивает виноградник…

Слушаю Микиту и почему-то вспоминаю Ожинку. Мечется она, всеми покинутая, посреди пустого поля, не знает, куда податься. Сдается, она тоже от них убегала.

— Где Ожинка?

Микита в раздумье трет затылок.

— Кажись, видел. Но божиться не стану.

Возок катится вниз, к гати. Лошадь упирается, чуть ли не садясь на задние ноги, сдерживает возок. Оглобли высоко задираются вверх. Хомут поднялся до самых ушей, вот-вот слетит с головы. В возке гудят пустые бидоны из-под молока. В передке, поджав под себя ноги, сидят двое: сивый, словно апостол, старик и хлопчик лет шести. Куда едут, зачем? Они, верится, потеряли чувство времени или явились из иного мира. Едут себе не торопясь, по каким-то совсем далеким от войны делам. Тут такое творится! Немчура отступает. Приближается линия фронта. Скоро снаряды поднимут землю, скоро самолеты закроют белый свет, скоро от пуль будет не продохнуть. А они едут! Какие дела, какая забота выгнала?.. Вдруг повозка бесшумно покатилась по широкой гати, устланной толстым слоем конского навоза. Перед повозкой встал немец. Как из-под земли вырос. Остановил Ожину (кажется, все-таки она!), огладил круп, приблизился к возку. Чем-то маленьким, издалека не разглядеть, щелкнул два раза. Тихо щелкнул. Кажется, «вальтером» — пистолет такой, дамским еще называют. Старику выстрелил в ухо, хлопчика ударил пулей в темя, сверху ударил. И так все показалось обычно, так спокойно. Старик уткнулся лбом в щиток передка, левым боком чуть привалился к грядке воза. Хлопец прислонился к деду, уронил голову себе на грудь, будто сном его, малого, сморило. И никто не стонет, никто не плачет, никто не взывает к мести. Словно вымерло все вокруг — такое стоит безмолвие. Только ветер шипит в сухом полынке, покачивает сизые стебли.

Недолюдок спрятал пистолет, отодвинул на бок автомат, обошел, не торопясь, возок, постучал в гулкие бидоны, поворошил сено. Что бы еще натворил, кто знает, если бы ему не свистнули снизу, из яра, на пологом дне которого стоят редко раскиданные ореховые деревья. Широкие кроны грецких орехов скрывали кого-то еще из ихней братии. Микита догадывается: это специальная команда. Слышал о ней в городской комендатуре. Она отступает впереди своих войск, истребляет все живое, создает зону пустыни.

Может, сигнал, поданный снизу, и спас Ожинку? Солдат спрыгнул с плотины. Тяжело вскидывая ботинки с громоздкой подошвой, побежал к орехам. Ожина тихо тронулась дальше. Пошла в степь, бережно ступая, покатила повозку осторожно, словно боясь разбудить уснувших.

— Может, не она?

— Кажись, она. На лбу белая цяточка. У щиколотки — светлый лоскуток. Кто ж, как не Ожинка?

3

Вот чудаки, опять сцепились! Не могут без схватки. Друзья, каких поискать, а вот сцепятся по пустякам и давай друг друга доводить, до белого каления. Микита заговорил о том, как служил. Ему тоже повоевать пришлось. Когда наши заняли слободу, всех парней на фронт забрали. Микита попал в зенитчики.

Костя не мог удержаться, чтобы не съязвить:

— Из тебя зенитчик, как из меня пономарь!

— Хе-ге! Я вашего брата знаешь сколько понасшибал!

— Фашист мне не брат!

— Ну, к слову!

Костя налегает грудью на стол.