Здравствуй, Снежеть!

Народу на площади собралось много, но никто не выказывал восторга. Стояли, понуря головы, опустив к ногам котомки. На крыльцо сельуправы вышли немецкие офицеры, переводчик, староста. Офицер махнул перчаткой. «Тихо, граждане!» — крикнул переводчик, хотя и так все молчали. Вышел староста с «напутственным» словом. Что мог сказать этот бывший кулак, заклятый враг Советской власти?! «Мы двадцать лет при большевиках мучались, — фальшиво простирал холуй руки над угрюмой толпой. — Так пусть же наши дети порадуются, увидят в Германии настоящую культурную жизнь!» Потом переводчик еще спрашивал желающих выступить. Пауза затянулась. Тогда староста опять вернулся на место оратора: «Только с приходом доблестной немецкой армии наша жизнь расцветет…» Затем офицер перебил его: «Генуг!» Хватит, мол, трепаться. Подали команду строиться. Плач, крики, проклятия. Солдаты бросились в толпу отрывать детей от матерей, пошли в ход приклады. Привозной оркестр заиграл.

Вскоре площадь опустела, только легонький ветерок гонял по дороге обрывки бумаг. Ребята еще посидели на чердаке. Не часто приходилось им видеться, а невысказанного много. Долго ли хорониться загнанными зверьками по огородам да ямам? «Расцвет» жизни. Школа закрыта, восемьдесят человек расстреляно, сто пятьдесят угнано в Германию, остальные на барщине спину гнут задаром. «Уйдем из села», — решили ребята. Если Аню Разнатовскую не найдем, будем пробираться по одному. Наметили место встречи.

Вечером Коля сказал матери, что больше не будет прятаться в яме на огороде, а уйдет совсем. Мать сама не знала, как лучше. Вся извелась. Как мужа расстреляли, вздрагивала при малейшем звуке. В ту ночь не пошел он на огород, прилег на лежанке. Ночью вломились полицаи, велели Коле одеваться. Мать молча вцепилась в сына. Полицай замахнулся на нее: «Не дури, хуже будет. На строительство моста пойдет». Колю вывели. Мать побежала следом. Из соседних дворов тоже выводили людей под дулами винтовок. Всех сгоняли к сельской площади. Под утро здесь снова стояла большая толпа. Прежняя картина: слезы, ропот, сжатые кулаки. Подошли телеги с носилками для земляных работ, с лопатами… Люди немного успокоились.

Коля заметил зареванных подружек Шуру и Машу. Тоже под облаву угодили. Они очень обрадовались Коле.

В толпе молодежи, охраняемой полицаями, выделялась долговязая фигура Василия Яременко. Его дразнили одноруким за изуродованную в детстве кисть левой руки. Какой из него работник! А фашистам и такой понадобился. В сорок третьем они уже и калеками не брезговали.

Железнодорожный мост от Никополя к Каменке через Днепр фашисты строили сразу с двух сторон. Лагеря строителей на обеих берегах были обнесены колючей проволокой. Вышки по углам с пулеметами, прожектора, дрессированные овчарки. В грязных, сырых бараках жили военнопленные. Держали их впроголодь. Не лучше обращались и с колхозниками. Целый день в холодной осенней воде таскали люди носилки с бетонным раствором. За месяц каторги вновь прибывший терял половину веса.

Об этом гиблом месте слышал от отца Коля Кириченко. Вот почему, шагая в колонне под конвоем автоматчиков, он не переставал думать о побеге. В толпе он заметил своего тезку Николая Дорошенко с верхней улицы. До войны они вместе учились играть на гармошке. А теперь им вместе пришлось таскать носилки на немецкой каторге.

В сумерках к судну подошел буксир. Через четверть часа мы с попутчиком уже сходили по скрипучему дощатому трапу на шаткую пристань. Время было не такое уж позднее, но автобус не ходил. На пыльной автостоянке у дебаркадера по-совиному светились подфарники частных легковых автомашин. Они принимали пассажиров и, мягко переваливаясь на ухабах, уползали в гору. Густая пыль из-под колес светлой завесой подымалась в вечерней мгле. На площадке еще оставался вишневого цвета «Москвич». Хозяин стоял у раскрытой дверцы, поигрывая ключом. Последние пассажиры, шурша подошвами о песок, проходили mjimo.

— Не подвезете? — спросил владельца «Москвича» мой спутник.

— Своих жду, — глядя мимо него на пустую уже пристань, ответил мужчина.

Мы молча пошли в гору за остальными людьми. По песку идти было нелегко.

— Вот здесь их расстреляли, — махнул Николаюк рукой в темнеющие слева песчаные барханы.

Сзади раздался автомобильный сигнал. Мы отпрянули в сторону. Наполняя воздух запахами перегретого металла, бензина и пыли, мимо проплыл вишневый «Москвич». В освещенном салоне было просторно. Водитель одиноко наслаждался орущим приемником. Я невольно остановился. Но товарищ потеребил меня по плечу: «Не возьмет». Машина, покачиваясь, ушла вперед, «злорадно» подмигивая оранжевыми указателями поворотов.

Из Каменки в Водяное мы добрались быстрее: там курсировали большие автобусы. В центре села серебрился бюст на постаменте.

— Федор Окатенко, Герой Советского Союза, — пояснил мой спутник, — из десанта капитана Ольшанского, что брал Николаевский порт. Между прочим, зять Коли Кириченко, расстрелянного гитлеровцами. Теперь и памятники им рядом.