Здравствуйте, доктор! Записки пациентов

Слово «наркоз» звучало в родовой как ругательство — его почти никому не давали, берегли для случайных «платников».

— Рожай сама, авось не помрешь, — говорили врачи, равнодушно проходя мимо роженицы, корчившейся в муках. А некоторые еще добавляли: — Будешь орать, на улицу выбросим, рожай как хочешь или заткнись — не ты первая, не ты последняя.

Дети часто рождались с отклонениями. С черепно-мозговыми травмами от быстрых родов, с гематомами на голове. Тем, кого тащили щипцами, не везло больше — они либо оставались дебилами, либо ходили всю оставшуюся жизнь с чуть покривелой головой.

Одного ребеночка, который при родах захлебнулся неотошедшими водами, откачали, но неопытная акушерка повредила ему при этом легкое.

Слава Богу, ребеночек остался жив, но врачи, скучно покачивая головами, единодушно решили: инвалид с детства и посоветовали мамаше сдать его в детдом, чтобы не мучиться с ним всю жизнь.

Фима, жившая в этих условиях с семнадцати лет, уже ничему не удивлялась, да и чувство сострадания у нее как-то притупилось со временем. Маму вылечить не удалось, и в их отношениях ничего не изменилось. Фима пробовала быть ласковой, но все попытки наладить отношения с единственным близким человеком кончались ссорой. «Неудачница, — орала мать, — дура безмозглая». Фима старалась проводить на работе все больше времени, заменяя кого-то из сестер, работая на полторы ставки. Это было лучше, чем находиться дома.

Анна Анатольевна стала пить еще больше и совсем опустилась и огрузнела. Тело ее расплылось бесформенной склизкой медузой, появилась одышка. Фима уговаривала ее не пить и показаться врачу, сдать анализы. Мать врачей ненавидела за то, что они не поставили ее на ноги, и отказывалась от их наблюдения. В комнате стало пахнуть тяжелобольным, дурно пахнущим телом, мыться мать не желала. Как-то раз у нее случился сильнейший приступ боли и Анну Анатольевну отправили в больницу. Оказалось, что у нее была прободная язва и диабет. Консилиум врачей решил делать ей операцию, но было поздно, язва прорвалась и женщина впала в кому. Через три дня она умерла. Фима равнодушно восприняла эту новость, машинально всплакнула, похоронила ее, и все пошло по-старому.

Теперь никто не кричал на нее, но уходить домой бывало лень, и она иногда ночевала на кушетке в сестринской. Одеяло и подушку ей выдала сестра-хозяйка, а о наволочках и простынях уставшая акушерка и не думала. Дома ее никто не ждал. Ни кошкой, ни собакой Фима не обзавелась из-за матери, а потом оттого, что у нее был ненормированный график работы. В холодильнике сиротливо лежали кусок докторской колбасы, пара луковиц да несколько уже побитых и подпорченных яблок от новоиспеченных бабушек и дедушек, благодарно совавших ей свой нехитрый дачный урожай. На полках в шкафу стыдливо прятались развесные серые макароны, коробка овсянки и всем хорошо знакомый, вожделенный когда-то «чай со слоном». В квартире всегда было чисто, но все так же бедно. Нелепые Фимины потуги благоустройства заключались в отбеливании и кипячении самодельных ажурных салфеток, бог весть как оказавшихся в доме. Накрахмаленные до хруста, они пылились на полках с китчевыми советскими статуэтками и на тумбочке с допотопным, по весу, наверное, чугунным телефоном. За эти годы Фима купила себе только маленький цветной телевизор да периодически приобретала новые книги, которые любила страстно. Читала она все: от прикладной психологии до Донцовой и от Чехова до Улицкой.

Фима механически делала свою работу и ничего в жизни не хотела, кроме своих книг. Это был ее мир, в котором она могла быть кем угодно: красавицей, богатой предпринимательницей, влюбленной и любимой женщиной… В институт поступать было поздно, мужем и ребенком обзаводиться тоже. Да и кто на нее польстится? Это в сорок четыре-то года? Конечно, Фима красавицей не была, но выглядела еще неплохо, если бы не это ее обтерханное облачение. Но женщина этого не замечала, привыкшая к подобным вещам с детства. Она даже нарочно стала неправильно говорить, по-простонародному, по-деревенски, стараясь соответствовать созданному жизнью образу; наверно — так было не очень больно, проще. Всегда можно развести руками и сказать: «что с меня возьмешь, такая вот я простая баба». И действительно, к ней относились снисходительно, слегка презирая, но не втягивая в междусобойные ссоры и дрязги. Фима и здесь оказалась в стороне.

Конечно, она давно могла уйти в коммерческий центр и зарабатывать гораздо больше, ее даже как-то раз пытались переманить, суля большую зарплату, но… в жизни женщины всегда есть какое-то «НО». Начитавшись книжек про любовь, она осознала, что в ее сердце — невероятная потребность любить и быть любимой, ощутить то, чего она на протяжении всей жизни была так несправедливо лишена. И Серафима влюбилась. Скрытой ото всех мечтою стал врач Борис Филиппович.