Зеленая стрела удачи

Но, отъехав от тротуара, я решил, что случилось что-то страшное. Сзади мигали в четыре фары. Дальним светом. Стой! И жали на сигнал. Уж не задавил ли я кого?

Я остановился. Машина, которую я задел, дернулась с места и встала поперек переулка, чтоб я не вздумал убежать. Встала криво. Как-то неловко. Загораживать дорогу тоже можно красиво.

Это был новенький ВАЗ-2103 цвета кислой вишни. Из него выскочил невысокий человек в куртке нараспашку. Его бледное, мокрое лицо нависло надо мной. Обычное, ничем не привлекательное лицо взрослого мальчика из обеспеченной семьи. Папа директор магазина, мама зубной доктор. Вот так.

Его лицо показалось мне зеленым в качающемся фонарном свете. Оно было страшным. Лицо убийцы. Две руки просунулись в мое окно, задевая за стекло и цепко впились в мой рукав. Кто учил его этой хватке? Кто способствовал? Папа, мама, пережитки капитализма в нашем сознании...

— Гад, — захлебываясь прохрипел молодой человек, не похожий на человека. — Морду тебе набью! Сволочь! — Он скрипел зубами, парень лет тридцати в модной рубашечке, в модных усах. Кричал: — Сейчас дам в морду! Гад... Бежать... В морду...

При очевидной разнице весовых категорий в морду не даст, решил я и вылез под дождь.

В машине, которую я задел, еще не сняли хлорвиниловых заводских чехлов. От нее, как от новой калоши, пахло краской и свежей резиной. Я подошел к переднему бамперу. Присел. На мокрой хромированной поверхности не было ни царапинки. Капли падали вниз. «Дурак», — сказал я тому молодому владельцу, сел к себе и уехал. И было мне гнусно. «Вот она, морда собственника, — думал я. — Трактир бы ему свой, елисеевский магазин, маленький заводец мыловаренный или на худой конец фабричонку. Вот бы тогда попробовали задеть его кровное! Вот тогда бы он себя показал. Он бы не морду, горло б лез грызть!»

Вечер был испорчен. Но в семь часов приехал художник Червинский, который иллюстрировал сборник моих очерков, привез в большой папке эскизы и долго отряхивался в передней, чертыхался: «Тьфу ты, льет, как из корыта...» Он вошел с мокрыми волосами, вытирая лицо носовым платком.

— Ох, и езда сегодня... От Смоленской ехал, у туннеля разбитого «Жигуля» видел. Прямо он его в автобус сунул. Ездит молодежь! В такую-то погоду...

— Вишневый? — спросил я, почему-то пугаясь, будто что-то зависело от меня. Я не хотел мстить.

— Вроде того. Темный, — ответил Червинский приглаживая волосы. — Совсем новехонький, еще пленку заводскую не сняли с сидений...

9

Армии в строгом уставном, в привычном, общепринятом понимании не было.

На Мукденском заплеванном вокзале, пропахшем карболкой и паровозным дымом, в шарканье подошв по мокрому перрону, пьяный солдат бил по лицу полковника.

— У, кровосос народный! Душу вытрясу, ваше высокородие! Умою ручки кровью твоей, гад...

— Да ты чего, братец, ты чего, — лепетал полковник и беспомощно озирался по сторонам.

А рядом шли на погрузку другие солдаты и офицеры в лохматых маньчжурских папахах. Никому ни до кого не было дела. Полковник плакал.

В Иркутске запасные матросы разнесли и разграбили вокзал. То же было во Владивостоке и в Красноярске. Забайкальской железной дорогой управлял стачечный комитет. Кто такой? Что такое? Ничего не понятно!

Под Читой среди ночи в дождь солдаты с винтовками наперевес остановили экспресс, идущий в Россию. Из голубых классных вагонов прикладами выгнали под насыпь всех благородных пассажиров, сели на их места и велели машинисту гнать куда глаза глядять. «Крути гаврилку! Давай ветра, механик!» И ехали, пока не вышли все пары.

Темная, слепая сила вышла из берегов, и теперь остановить ее не было никакой возможности. То, что столетиями сдерживалось под спудом, выплеснулось наружу. Открылись шлюзы... «Гад, ты меня уважаешь? В душу мою загляни, сука!» — кричал тот солдат на Мукденском вокзале. Призванные в военную службу ратники второго разряда разбивали на станциях буфеты. Свобода! Свобода народу! Тиранов под откос! Драконы...

Очевидец вспоминает, как на одной станции уже за Волгой с поезда сходил денщик капитана П. Капитан вышел на платформу и, прощаясь, расцеловал денщика. «Прощай, друг. Может, свидимся». Толпившимся па перроне солдатам вся эта сцена очень понравилась. «Ваше благородие! Позвольте, мы вас на руках донесем до вашего вагона!» — «Лучше под колеси его!» — послышалось из толпы.

Под колеса, под колеса, под колеса...

Старый мир летел под колеса истории. За семафором вставало в дыму открытое всем ветрам утро русской свободы, и никто не знал, какая будет и какой должна быть эта долгожданная свобода.

— Народ, он силен, как вода, да глуп, как дитя, — вздыхал раненый офицер на нижней полке. — Господи, не дай видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный...

Кузяев слушал офицера, пугался. В жизни творилось что-то неладное, и разобраться не представлялось возможным.