Зеленые яблочки (СИ)

Русский не услышал его вопроса. Рука его загребла в последний раз клочок сухой травы, выдернув вместе с корнем, и унтеру показалось, что пахнуло запахом чабреца. Он еще раз глянул на солдата? и его зачерствевшая в окопах душа заныла. Впервые ему стало жаль убитого. Синие глаза русского покрылись мутной поволокой, лицо вытянулось и он затих. Унтер повернулся и побежал дальше. Бой продолжался.

* * *

В то самое мгновение, когда голова Егора коснулась холодной мокрой земли, вдалеке от родного села, в степной крытой камышом хате Даша стояла около окна и наблюдала, как на улице капли дождя перемежались хлопьями мокрого снега. Вдруг сердце замерло и медленно-медленно стало опускаться. Дыхание перехватило. Она попыталась вздохнуть, но ком, вставший поперек горла, душил ее. Последнее, что помнила Даша — запах чабреца… Ноги подкосились, и, если бы вовремя не подоспел дед Василий, сидевший у печки, она бы упала. Дед ухватил ее под руки, не понимая, что происходит.

— Ты чего, Дашуха? Вроде рано тебе? — дед не зная, что делать в таких случаях, держал ее на весу и тряс за плечи.

Сознание медленно возвращалось к Даше. Вместе с сознанием пришла боль внизу живота. Начались схватки. Даша протяжно застонала, обхватив живот. Дед Василий закричал:

— Авдотья! Где тебя носит? Дашка рожает!

Прибежала бабка Авдотья из другой комнаты, бросив вязание. Она заохала над любимой внучкой:

— Как же так? Рано ведь, Дашка!

Вместе с дедом они отвели Дашу в боковушку.

— Ране срока, — сокрушалась бабка, — надоть лошадь запрягать, в деревню ехать за повитухой. Дед выскочил во двор, где возились под навесом Лука и Иван. Лука быстро запряг лошадь и поехал в деревню. Роды проходили тяжело. Родившийся мальчик, тем не менее, огласил дом звонкими воплями.

— Э-э-э? как орет! — на посиделках будет песни горлопанить! — улыбалась повитуха. Она запеленала малыша и положила под бок измученной Даши.

Следующим утром весть о рождении ребенка разнеслась по деревне. Всеведущие кумушки долго судили-рядили об отце ребенка. Дашка ни с кем не гуляла. В деревне парней по пальцам посчитать, а об мужиках и говорить не приходится. Как всегда, осенило первую сплетницу:

— Поди, Егор отыскал ее! — вытаращила глаза Манька.

— Да где ж? — не поверила Любка Орлова.

— И правда: они с Харитоном летом уехали… — усомнилась Нинка Чернышова.

— Вы прям, как впервой замужем! — усмехнулась Манька, — а ежели до срока родила?

Поспорив еще некоторое время, но так и не придя к единому мнению, бабы разошлись, оставшись каждая при своем. И лишь Паранька не сомневалась в отцовстве Егора. Услышав, что ненавистная соперница родила сына, она сразу сообразила, что он-то и есть отец! Не могла Дашка изменить Егору! Не могла!

Она кипела праведной злобой:

— Ну надо же! Змея хуторская все таки опутала Егора. И когда успели? — негодовала она.

На голову соперницы она выплеснула все пожелания, какие только попадали в тот миг на язык. Не подозревавшая о том Даша, как только поднялась на ноги, поехала в деревню крестить сына. Назвала она его Дмитрием, как посоветовал отец Никодим. В деревне недолго судачили. Затаившаяся деревня теперь и так жила каждодневным ожиданием. Кого-то забирали на войну, кому-то приносили казенные бумаги. То на одном, то на другом конце деревни поднимался бабий вой. Недели через две принесли «казенку» в дом мельника. Почтальон вручил письмо лично в руки Евсею Григорьевичу на улице. Придя домой, тот открыл конверт и вытащил желтый листок с сообщением. Читал он медленно…

Паранька, не дослушав его, упала на лавку и забилась, завыла, как волчица. Во дворе вторила ей собака, почуяв людское горе. На вой собаки отозвалась старая волчица за околицей. Деревня затихла. Приходящие с фронта вести давно стали общими переживаниями.

Плохую весть на хутор принесла Глашка. Она долго отряхивала снег с валенок, стряхивала капли воды с платка и все боялась поднять глаза на подругу. Даша поняла, что случилось непоправимое. Она усадила Глашку на стул в боковушке и с тревогой ловила взгляд подруги. Даша поняла мгновенно то, чего не могла сказать Глашка. Та, глотая слова, стала рассказывать… А Даша, словно заледенев, слушала подругу, уставив взгляд в окно.

— Дашка! Ты заплачь! — трясла ее Глашка за плечи.

— Не могу! — отозвалась Даша, — не могу! Понимаешь, Глаш, теперь никогда вместе не быть. — она смотрела на подругу и та сама разрыдалась от исходящей от Даши тоски.

— Ты погоди, Даш! Погоди! Бывает же — ошибаются, — рыдала Глашка, — может, в плену где.

Даша проводила подругу до поворота с холма и долго стояла, глядя вслед. С той поры она каждый день ходила к тому повороту и смотрела на убегающую вниз дорогу.

* * *

Когда уже легли сугробы, в хутор пришла мать Харитона с Анюткой и Ваняткой. Они стали у порога, не решаясь пройти. Тем более, что Катерина не предложила даже раздеться. Даша, услыхав, что мать с кем-то разговаривает, вышла из боковушки, где укачивала сына. Увидев детей, она кинулась раздевать их:

— Чего же стоите у порога? Теть Мань! Проходите! Устали поди!