Зеленые тени, Белый Кит

— Разумеется! Только чертова лошадь встала на дыбы из-за автомобильного клаксона. Я подлетел на милю. Теперь все в порядке. Без всякого предупреждения полететь наземь и корчиться от боли, когда спина и так болит. Не хотелось бы тебя пугать, малыш.

— Я и так напуган, Джон. Если ты помрешь, мне конец!

— Трогательные чувства. Ты же у нас твердокаменный оптимист. Пообещай, что меня не свалит на свадьбе пляска святого Витта.

— Черт, да ты готов пойти на это, лишь бы все глазели только на тебя.

— Почему бы и нет? Возьми такси, встречай меня вечером в аэропорту, по дороге расскажешь эпизод с огнями святого Эльма. Можно мне остаться сегодня вечером в твоем номере в гостинице? К угру я должен передвигаться без костылей.

— Какие еще костыли, Джон?

— Да тише ты! Рики в комнате?

— Она вышла открыть дверь. Постой-постой...

Рики стояла в коридоре, глядя на листок бумаги. Ее лицо было белее снега, а из глаз капали слезы. Она подошла и протянула мне листок.

Голос Джона произнес:

— Я слышу, кто-то плачет.

— Да, Джон. — Я прочитал записку: — «Альма Кимбалл О’Рурк упала сегодня с лошади. Она скончалась на месте. Лошадь пристрелили».

— Боже мой, — сказал Джон за пятьсот миль отсюда.

— Она была женой начальника килдарской охоты? — спросил я.

— Да, именно так, — тихо сказал Джон.

Я дочитал записку:

— «Похороны послезавтра. Все охотники будут присутствовать».

— Боже, — пробормотал Джон.

— Значит... — начал было я.

— ...охотничья свадьба отменяется, — заключила Рики.

Джон услышал эти слова и сказал:

— Нет-нет. Всего лишь откладывается.

Майк привез меня в Дублин, чтоб найти Тома, снявшего номер в отеле «Рассел». Они с Лизой поссорились и по этому поводу тоже. Он хотел остаться с ней у Хьюстонов. Но католики и протестанты, сказала она, не теряли бдительности. Так что Тому до церемонии бракосочетания полагалось жить в отеле. К тому же из своего номера в Дублине ему было бы удобнее играть на бирже. На этом и порешили. Том поселился в гостинице.

Я нашел Тома в вестибюле. Он отправлял почту.

Я без лишних слов протянул ему записку.

Последовала долгая пауза, после чего я увидел, как тонкие прозрачные внутренние веки на глазах Тома — глазах орла, ящерицы или большой кошки — опустились между нами. Не захлопнулись, как великие ворота Киева, но закрылись так же окончательно и бесповоротно. Звук, с которым его веки смыкались, пока глаза продолжали смотреть на меня, был ужасен своей бесшумностью. Я находился в своем мире, если он вообще существовал, а Том — в своем.

— Том, она умерла, — сказал я, но тщетно: Том отключил батареи, поддерживавшие его связь с миром звуков, слов и фраз. Я повторил: — Она умерла.

Том повернулся и начал подниматься по лестнице.

В дверях я переговорил с Майком.

— Священник? Унитарист. Лучше пойти к нему и все рассказать.

Я услышал, как за моей спиной открылась дверь лифта.

Том стоял в проеме. Но не выходил. Я поспешил к нему.

— Что, Том?

— Я вот думаю, — сказал Том. — Кто-то должен отменить заказ на свадебный торт.

— Слишком поздно. Торт доставили, когда я выходил из Кортауна.

— О боже, — сказал Том.

Дверь лифта захлопнулась.

Том вознесся.

Лондонский рейс прибыл в Шеннон с опозданием. Пока я его дожидался, мне пришлось сделать три ходки в туалет, что свидетельствовало о том, сколько кружек эля я пропустил за это время.

Джон помахал мне костылями с верхней площадки трапа и чуть не растянулся в полный рост — так ему хотелось скорее спуститься ко мне. Я попытался помочь, но только получил от него тумака костылем, ибо он порывался спуститься гигантскими прыжками, словно родился и вырос атлетом на костылях. При каждом большом скачке он вскрикивал отчасти от боли, отчасти от воодушевления.