Зеленые тени, Белый Кит

- ДЕЙСТВУЙ и ДЕЙСТВУЙ снова, чтобы открыть, о чем ты ДУМАЕШЬ. Спрячь три девиза и оставь только ДЕЙСТВУЙ. Постоянный ток! Или же переменный: обыгрывай все четыре в психологических тестах. Замри, жуй жвачку, бормочи, мямли, а потом нырни поглубже, затем выныривай, резвись, прыгай, носись как угорелый, восстань и твори!

— Шоу! — запричитал отец О’Мелли, упустивший ход мысли.

— Святой отец, что в этом такого? — сказал Шоу. — Сегодня дождливым утром ко мне пришло вдохновение — ДЕЙСТВОВАТЬ. Купить эти кружки с тестом Роршаха и вновь ДЕЙСТВОВАТЬ, чтоб Финн расставил кружки у всех на виду.

— Но зачем? — заскрежетал зубами священник. — Зачем, зачем?!

— Да затем, что Дублин со всеми его улицами и пабами — это сцена и все его души выброшены в мир в качестве актеров-драматургов. Я — один из них, отправленный в Лондон писать водевильчики и очаровывать овечек. Я думал, что в каждой ирландской душе прячется пляшущий медведь и как здорово было бы, если бы у меня в руках оказался обруч! Одного бренди хватило, чтобы заставить меня действовать.

— И, — сказал отец О’Мелли, — полюбуйтесь, что вы наделали.

Шоу, Дун и священник, озираясь, смотрели на мертвецкую, состоящую из изваяний дорогих их сердцу людей, навечно замерзших в вызванной ими самими снежной буре.

— От этого у меня прямо мороз по коже, — поежился Дун. — Прислушайтесь!

— Дьявол хочет смутить нас, — предупредил отец О’Мелли.

— Ангелы тоже смущают, — парировал Шоу. — Полюбуйтесь на жен, которые по доброте душевной заставляют этих парней прибегать сюда, кусать локти и напиваться, пытаясь постичь этот непостижимый пол!

— Женщины, — прошептал Дун, — с ними Святая Троица превращается в Четверку!

— Ду-ун! — заорал священник и со скрежетом переключил передачу. — Посмотрите на свои туфли!

Все, медленно пробуждаясь, уставились на них.

— Последний крик лондонской моды, — отрекомендовал Шоу.

— Это, — молвил священник, — последнее раздвоенное копыто из Дантова лазарета!

— Великолепно!

— Не надо мне похвал от драматурга, который помог бедной французской деве высвободиться из доспехов и взойти на костер! — возмутился отец О’Мелли.

Шоу склонился над блокнотом и быстро записал.

— А ваша личина, сэр, — продолжал священник. — Разве нет чего-то от Мефистофеля в вашей нафабренной бородке, заостренных усах и прическе на прямой пробор, подобно рожкам!

— Рожки, — записал Шоу. — В бытность молодым критиком, сравнивая «Фауста» и «Мефистофеля», я обнаружил, что роли .оперных дьяволов восхитительны. Я издевался над ними нещадно. Продолжайте, святой отец. Что дальше?

— А дальше вот что!

И хлынул поток огненного града, разбудивший всех окончательно.

Глас отца О’Мелли то опускался, то взлетал на пики, покоренные Берлиозом, симфонией гнева, впоследствии прославившейся под названием «Поношение Бернарда Шоу». Добрый отец О’Мелли, верхом на своей ненависти, водрузил знамя церкви и погрузился в молчание.

Вязанки хвороста, собранные для сожжения Орлеанской девы и заодно — Бернарда Шоу, драматурга с люциферовой бородой, дожидались, пока кто-нибудь подбросит угольев и покончит с ними.

— Итак, — сказал Шоу.

Быстрой походкой музыкального критика он подошел к доске для метания дротиков, взял несколько штук, повертел в пальцах, отошел на нужное расстояние, обернулся и, прищурив один глаз, метнул дротик.

— А-а-а-а, — вырвалось у всех присутствовавших.

Чпок! Стрела Фрейи без промаха попала в Бальдура Прекрасного и поразила насмерть.

Все приготовились аплодировать, если бы священник позволил. Но тот не позволил.

Шоу медленно метал остальные дротики.

— Мой отец выпивал, — сказал он. — По ночам, вытаскивая его из пабов, я научился метать дротики. В яблочко! Так-то! Вопите о богохульстве? — перешел он в наступление. — Вздор!

Шоу схватил стакан бренди:

— Пожалуй, я смог бы прочитать лекцию об умеренности и воздержании...

Все подались вперед, сжимая невидимые кулаки.

— Можно было бы сказать, что под воздействием крепких напитков вместе с некрепкими и вкупе с этими кружками их мозги расплавились и утекли к ним в ботинки.

Опять кто-то надвинулся на него со сжатыми кулаками.

— Но, — сказал Шоу, — я не стану этого говорить.

Кулаки были вынуты из карманов и опять разжаты.

Метая дротик за дротиком, Шоу тыкал бородой и стрелял залпами:

— Нет, отец О’Мелли, не фабрика идей, заключенная в эти кружки, затуманила мозги и сперла глотки этим ирландским болотным воинам, покорившим сердца своих ехидных покинутых жен. Нет, нет. Если бы это было так, тогда всю Ирландию можно было покорить, не вылезая из моего автомобиля, вооружившись кульком таких вот штуковин, насаждая зловредные идеи и мысли, рассеивая по всем ирландским пабам тьму и оцепенение, как перед Судным днем.

— А-ах! — прошептал кто-то. — Повторите еще раз, бога ради.

— Ш-ш, — зашикали все, и Шоу продолжил:

— Нет, мозги здесь не хлипкие, я их не пожинал и не отделял от плевел, чтобы уволочь за собой зерна в преисподнюю. Это вы, сэр, мутите воду в купели, вы в ответе за это бедствие у Финна в пабе.

— Я? — вскричал отец О’Мелли.