Зеленые тени, Белый Кит

Шагай легкой поступью под музыку,Не повреди нежных травинок,Жизнь проносится бурей,Как песок в часах,Легко плыви в тени,Грейся лениво на солнышке,Благодари за жажду и утоление,За обеды, вино и женщин,Думай о том, что жизнь скоро пройдет,

Ходи осторожно по клеверу,Чтоб не поранить ни одного любовника.Так уйди из жизни,Поприветствуй и отблагодариИ засыпай, когда все сделано.За этот сон дорого заплачено.

До чего же мудра эта женщина, думал я:

Шагай легкой поступью под музыку.

А я чуть не растоптал ее своими похвалами.

Чтоб не поранить ни одного любовника.

А она вся в синяках от моей доброй бездумности.

Но теперь песней, научившей меня большему, чем я мог высказать, она успокаивала себя.

Я ждал, пока она уверенно играла третий куплет, и только потом снова прошел мимо нее, приподняв шляпу.

Но ее глаза были закрыты, и она слушала то, что делали ее пальцы, перебирая струны, как нежные пальчики молодой девушки, которая впервые познала дождь и подставляет свои ладони под его прозрачные струи.

Она продолжала, нисколько не беспокоясь, потом слишком беспокоясь, а потом ровно столько, сколько нужно.

Ее губы были чуть поджаты.

«На волосок от гибели», – подумал я. Еще бы чуть-чуть.

Я оставил их, двух подруг, встретившихся на улице, – ее и арфу. И побежал в отель, чтобы поблагодарить ее единственным известным мне способом – делать свою работу, причем на отлично.

Но по дороге заглянул в паб «Четыре провинции».

Под музыку по-прежнему шагали легкой поступью, и по клеверу ходили осторожно, и ни одного любовника не поранили, когда я распахнул дверь в поисках того человека, чью руку мне хотелось бы пожать больше всего.

Глава 22

Так оно и продолжалось. День за днем я загарпунивал и свежевал Кита, перечитывал Марка Аврелия и восхищался его самоубийством. Потом каждый вечер садился в такси и отправлялся обсуждать свою дневную восьмистраничную норму сценария с человеком, который слезал с женщин только для того, чтобы скакать за гончими псами. Затем каждую полночь, готовый окунуться в проливной дождь и возвратиться в отель «Роял Гиберниан», я будил килкокскую телефонистку и просил соединить с самым теплым в городе, хоть и совершенно необогреваемым, местом.

– Паб Гебера Финна? – кричал я в трубку, когда меня соединяли. – Майк у вас? Попросите, чтобы он приехал за мной.

Я представил себе картину: местные парни выстроились у баррикады и глядятся в щербатое зеркало замерзшего зимой пруда, уходя под его великолепный лед. Мне слышно, как Гебер Финн зовет нараспев Майка, а тот отзывается:

– Все, одна нога здесь, другая там!

Из прежнего опыта я знаю, что процесс, именуемый «одна – здесь, другая – там», вовсе не душераздирающий, не оскорбляющий достоинства и не рвущий кружев беседы, сплетенной искусно, с замиранием сердца, в пабе «У Финна». Скорее, это медленный отрыв, степенный поклон, когда центр тяжести дипломатично смещается в дальний, пустующий конец зала, где одиноко мается забытая всеми дверь.

По моим расчетам, большая часть полночного пути – через паб Гебера Финна – отнимала у Майка полчаса. Меньшая – от паба до дома, где я его дожидался, – минут пять.

Так было и поздней февральской ночью перед Великим постом, когда я позвонил и стал ждать.

Наконец из ночного леса вылетел «неш» 28-го года выпуска, торфяно-бурый, как шевелюра Майка. Машина и водитель, с одышкой, хрипом и присвистом, непринужденно, легко и плавно вкатились во двор; я сбежал по ступеням под безлунное, блещущее звездами небо, в ночь, когда дождь для разнообразия решил не идти.

Сквозь окно машины я вперился в царивший внутри кромешный мрак: приборная доска много лет как угасла.

– Майк?

– Кто же еще, – послышался доверительный шепоток. – Славный теплый вечерок, не правда ли?

Термометр показывал сорок по Фаренгейту, но Майк никогда не бывал южнее Типперари; погода – штука относительная.

– Славный теплый вечерок. – Я сел на переднее сиденье и с силой захлопнул истошно визжащую дверцу, так что из нее посыпалась ржавчина. Иначе нельзя.

– Ну как жизнь, Майк?

– Гм, – машина покатила по ухабам лесной дороги, – здоровье в порядке. Чего еще желать, если завтра Пост?

– Пост, – задумчиво повторил я. – А в чем ты откажешь себе на время Поста, Майк?

– Я вот подумываю, – тут вдруг Майк затянулся сигаретой, и розовая морщинистая маска его лица проступила сквозь дым, – не бросить ли эту дурную привычку? Обходится как золотая коронка, а легкие забивает, просто жуть. Это ж какой убыток, если прикинуть, за год. Так что ты не увидишь у меня в зубах этой отравы за все время Поста, а там, – кто знает? – глядишь, и совсем брошу.