Зеленые тени, Белый Кит

– Обо всем по порядку…

– Расскажи ему все как было, Финн.

– Ты и вправду хочешь знать? – Финн смерил меня взглядом, и стал шарить в своей памяти.

– Хочу. Мне нужно встряхнуться. Финн, а то голова забита попрошайками и слякотью!

– Время у тебя есть?

– Есть. Есть!

Финн освежил содержимое моего стакана, затем всем корпусом облокотился на стойку бара и уставился взглядом в тот далекий, блистательный, яркий год.

– Ну тогда, – сказал он, – слушай…

Говорят, непостижимы деяния Господни. Он не всегда заметит околевшего воробушка, зато от Него не скроются разлад и несуразица. А это значит, порой Господь может быть склонен занять кремень у Люцифера, кресало – у Вельзевула, дабы осветить кому-нибудь дорогу, которая приведет к крушению.

В тот день, подобно любому ирландскому богу, готовому по воскресеньям лезть на стенку от скуки, Господь выгнул дугой шоссе и все подготовил для прибытия странствующего автомобиля, заплутавшего по дороге из Дублина и страдавшего от гениальности своего пассажира.

Автомобиль, повернувший не в ту сторону по воле Господней, да к тому же с пьяным водителем, прикатил в нашу округу в половине третьего, в то воскресенье, когда обещало светить солнце, а вместо этого хлынул дождь. Буря прервалась ровно настолько, чтобы у рыскающего автомобиля лопнула шина; он осел, словно подстреленный слон на колени.

Грохот раздался такой, что толпа из паба высыпала наружу в поисках жертвы выстрела, но обнаружила пьяного шофера, бродившего вокруг подбитой машины и пинавшего уцелевшие шины, как будто от этого их сдувшаяся товарка могла воскреснуть без насоса.

Затем как чертик из табакерки в заднем окне показался какой-то старикан. Его горящие колючие глаза засверкали, он разгладил свою рыжеватую бородку и выпалил:

– Сэр. Шина. Не затопчите ее до смерти. Куда это мы попали?

– В центр мироздания! – выкрикнул я, стоя в дверях и вытирая руки о тряпицу со стойки бара.

– В «Финнов паб»! – раскатисто грянули все и каждый в отдельности.

Лицо старика отпрянуло от окна и через секунду появилось вновь; он выскочил из машины и встал, упершись руками в бока. Какое было удовольствие смотреть на него, одетого в изысканный вязаный прогулочно-охотничий костюм с пиджаком. Его глаза светились восхищением.

– Гордость лучше всего помогает распознать человека. Вы, должно быть, и есть Финн! – воскликнул он.

– Здорово сказано, – засмеялся я. – Не изволите ли зайти, ваша честь, чтобы не мокнуть под дождем?

– Нет же дождя!

Пошел дождь.

– Благодарю и принимаю приглашение.

Старик стремительно зашагал походкой человека, у которого с плеч долой упало лет сорок. Стена дождя раздвинулась, уступая ему дорогу

– Дорогу! – скомандовал я, и все расступились, еще и для того, чтобы вернуться к своей выпивке.

– А теперь, сэр, пока не наступил конец света, скажите, как ваше имя?

– Шоу! – выкрикнул старик. – Джордж Бернард Шоу!

– И… – Долговязый старик с огненной бородой ринулся прокладывать себе путь сквозь толпу, от чего воздух, едва поспевая за ним вдогонку, хлопнул, словно выстрел.

– И… – объявил он с некоторым задором, – я законченный трезвенник!

Все отшатнулись, словно он произнес заклятие.

– И это половинчатое существование вас осчастливило? – откликнулся я.

– Если работа вместо нетрезвости равносильна счастью, то я счастлив, – ответил Шоу. – Но поскольку моему автомобилю не поздоровилось в пути, я с неохотой поддамся соблазну и закажу себе немного выпить. Что-нибудь совсем слабосильное, будьте любезны.

– Вроде тех сыновей, которых каждая семья предназначает для церкви, ваша честь?

Бороде Бернарда Шоу это понравилась, и она просияла.

– Да вы тут все писатели, как я посмотрю.

– Если бедность, стояние в очереди за выпивкой и болтовня делает нас писателями, то мы писатели. – Я протянул ему бренди. – Промочите горло, сэр!

– Нет, нет! – воскликнул он. – Под слабосильным я подразумеваю простой стакан воды.

– Бог ты мой, – вырвалось у меня. – В последний раз нам посчастливилось лицезреть подобную простоту, когда сюда прикатила сестра нашего священника из Корка, мистер Шоу!

– Шоу? – спросил вдруг Тималти, прищурившись. – Стойте-стойте! Уж не ваше ли фото я видел в «Айриш таймс»? Это вы запалили костер под святой Жанной?

– Да! Это моя пьеса, – сказал Шоу.

– А еще, – встрял Дун, – не вы ли давали определение ирландца как человека, который перелезет через шесть обнаженных женщин, лишь бы дотянуться до своей матери?

– Это похоже на правду, – сказал Шоу.

– Если уж тут суждено случиться такой напасти, как правда, – сказал Мерфи, – то нам лучше никогда не трезветь.

Я смерил глазами тень Шоу.

– Да будет мне позволено, сэр. Думаю, самое время раз в жизни предложить вам бренди по дружбе.

Издерганный злоключениями этого дня, ощущая неловкость от прикованного к нему внимания, Шоу вздрогнул, оглянулся по сторонам и осушил свой стакан.

Его губы силились произнести какие-то невысказанные слова, он спорил сам с собой и с невидимым оппонентом, потом пожал плечами, открыл глаза и тихо произнес:

– Вот. – Его рука крадучись – под воздействием выпивки – подбиралась к саквояжу на стойке бара.

– Что это? – спросил я.