Зелимхан

Оба они умолкли. Вошла Бици. Она приветствовала гостя, как положено, спросила его о здоровье, но в глазах ее было удивление. Понимая, что явился этот гость неспроста и у мужа происходит важный разговор, она тотчас вышла.

— Чернов нездешний человек, — снова начал Одноглазый. — Что можно требовать от бездомного русского? А вот за оскорбление, которое нанесли вашей семье Говда и его сын, на вас ложится позор.

— Это пустая условность наших обычаев, Багал, — сказал Зелимхан. — Кто бы его ни причинял, чеченец или русский, зло остается злом. Если его причинил чужой человек, почему бы ему не отплатить тем же?

— Тоже верно, — согласился Одноглазый, — и все же мы живем по своим обычаям. Есть закон адата. Кровная месть испокон веков существует между чеченскими родами, а не между чеченскими и русскими. Подумай сначала о своей чести, Зелимхан, — Багал поднялся. — Ну, я пошел. До свидания.

— Подожди, Багал, сейчас подадут ужин. Покушай, потом пойдешь.

— Нет, баркалла, я сыт.

— Все уже готово, я сейчас подаю, — отозвалась Бици, появляясь в дверях.

— Нет, Бици, пусть будет много добра в вашем доме. Я тороплюсь, — и Одноглазый ушел.

— Все говорят, что этот Багал бывает у пристава, — робко сказала Бици, вопросительно глядя на мужа.

Зелимхан не ответил ей. Он ласково обнял жену и задумался: «Честь, конечно, прежде всего. Все, что наделал тут бездомный русский, забудется... А вот Говда и его сын покрыли нашу семью позором. Пожалуй, этот воришка прав!»

— Все хорошо, лишь бы ты оставался с нами, — донесся до него голос жены. — А Адод, между прочим, даже из дома не вышел...

* * *

В предрассветных сумерках Зелимхан и Солтамурад ехали по узкой черной дороге. Утро было прохладное, и всадники кутались в бурки. Лошади шли шагом.

— Он обязательно проедет здесь, — сказал Солтамурад.

Братья отъехали на два десятка шагов от проезжей дороги и спешились на опушке густого леса. Они развели большой костер. Зелимхан присел у огня, а младший брат стоял, прижавшись спиной к кряжистому буку. Он поздно вернулся из Махкетов, куда ездил по поручению Зелимхана, и не успел выспаться.

Весна была в разгаре. В утреннем воздухе, переполненном ароматом сочных трав и распускающихся цветов, тревожно носились птицы, чувствуя приближение грозы.

Там, на западе, блеснула молния. Казалось, кто-то ослепительным зигзагом перечеркнул бледное небо. На этот раз гром загремел совсем близко. Но начавшийся было дождь прекратился, порывы ветра тоже вдруг стихли, и деревья, только что с глухим шелестом клонившиеся на восток, величаво выпрямились, угрюмо возвышаясь над людьми...

На лице Зелимхана играли отблески костра. Он задумчиво глядел на огонь, и лицо его было сурово, как у человека, вспоминающего свои обиды.

Но вот из-за темного леса пробился первый бледный луч солнца. Зелимхан взял несколько сухих сучьев, принесенных Солтамурадом, и бросил их в огонь. Треск разгоравшихся веток нарушил тишину леса.

— Я сам выйду ему навстречу, а ты сиди здесь, пока я не крикну тебе, — сказал Солтамурад и, приподнявшись на носках, посмотрел вниз, на дорогу.

Взяв длинную ветку, Зелимхан поправил полено в костре, затем повернулся к брату и смерил его долгим недовольным взглядом.

— Нет, это сделаю я сам. — Тон абрека был решительный, не терпящий возражений. Чуть помолчав, он продолжал: — Думаю, что он появится один и тогда просто некрасиво будет, если на одного нападут двое. Но даже если их будет и пять человек, я справлюсь с ними один. Так что ты сиди на месте, — он снова умолк, поправляя огонь в костре. — Вполне достаточно, если ты станешь свидетелем, чтобы завтра махкетинский старшина не болтал лишнее своим односельчанам и приставу Чернову.

— А вдруг они тебя...

— Ничего они мне не сделают, — криво усмехнулся Зелимхан. — Ты слушайся меня, и все будет хорошо.

Недовольный решением брата Солтамурад опустил голову и, с минуту постояв молча, сказал:

— Да как же это получается, если мы по адату отомстим ему за обиду, неужто он снова побежит к приставу с жалобой? — на лице юноши было написано недоумение. — Какой же он тогда чеченец?

— А вот такой, — ответил Зелимхан и вздохнул. — Ты забываешь, что старшина — слуга пристава, а слуги теряют не только совесть, но и связь со своим народом.

В этот момент вороной конь Зелимхана вдруг перестал жевать траву, поднял голову и, навострив уши, уставился на дорогу. Зелимхан посмотрел туда же и увидел вдали двух всадников, выезжающих из ущелья.

— Иди спрячь коней, да и сам не показывайся, — велел абрек брату и, спрятав ружье под буркой, спустился на дорогу и встал на обочине.

Когда всадники подъехали поближе, Зелимхан узнал сидевшего на высоком сером коне старшину Говду. Легким кивком головы ответив на приветствие харачоевца, тот хотел было проехать дальше, но Зелимхан вышел вперед и подчеркнуто спокойно сказал:

— Простите, Говда, у меня небольшое дело к вам.

Слегка придерживая коня, старшина обернулся и только сейчас узнал Зелимхана.

— Что тебе понадобилось от меня, бандит? — презрительно смерил его взглядом Говда. Из-за широкой спины воровато выглядывал его писарь.