Зелёная земля

Игра да вот… неловкое чудачество,

две тени, словно ангелы, крылатые,

начищенное мелом одиночество

и встреча – только раз в тысячелетие.

Мы оба вышли из осенних сумерек:

смятение, Валерия, авария -

и это было: морок, было: обморок,

забудем и так далее, Валерия!

А если что потом… проделки памяти,

тоска или очей очарование,

так это что же… Вы ведь это знаете!

И время даст Вам силы на забвение.

Анна

Анна, кто же как не ты,

наклонилась над страницей!

Скажешь «дева красоты» -

сразу Франция приснится:

что за милый оборот,

что за дальние напевы -

оборот-наоборот

(красота, допустим, девы!)

Анна, погаси огни,

Анна, опусти ресницы,

отпусти и извини:

мне никак не объясниться!

Так случилось, что слова

слишком зыбки, слишком странны,

так случилось, что права

Анна – или имя Анны.

Я за ним, слепой ездок,

мчался молодо и браво:

мимо станций Честь и Долг,

мимо станций Блеск и Слава -

и любовь в семи верстах

промелькнула огонёчком:

нет, не станцией, а так…

полустанком полуночным.

* * *

Чай холодный спозаранку -

Ледовитый океан.

Это лето наизнанку,

и на всей Москве туман.

Пешеход не кажет носа

в нежилое бытиё -

и опять мы разминёмся,

время чудное моё!

Кто бы ни было ты – солнце,

птица или деревцо, -

мне никак не удаётся

разглядеть твоё лицо,

кто б я ни был сам – заблудший

лист, залётный воробей,

мне никак не выйдет случай

познакомиться с тобой.

В шелесте небесной манны

не слыхать твоих шагов

возле острова Буяна

на другом конце тумана

у молочных берегов.

* * *

Вот и встретил наконец хорошего человека:

он прожил на земле года три или четыре -

и у него была своя большая забота,

переполнявшая его маленькое «я»:

она гнала его всё дальше и дальше,

от одного незнакомца к другому незнакомцу:

его забота заключалась в вопросе:

«Как тебя зовут?»

Я тотчас же отвечал хорошему человеку,

что зовут меня так-то и так-то, -

и мне сделалось не то чтобы грустно,

а просто немножко не по себе:

что я знаю так много другого

и что несколько пудов соли,

съеденных на протяжении жизни,

совершенно испортили её вкус.

* * *

От честных слов и бурных чувств

под плащ сухую душу пряча,

я потихонечку учусь

отточенной повадке грачьей:

смотреть на мир со стороны -

хоть и рассеянно, но метко.

Не знаю, чем Вы смущены -

я просто грач со средней ветки.

Немножко искоса, внаклон,

так беспристрастно и так сбоку

я вижу жизнь, как видят сон,

заснув в трамвае неглубоко,

когда что дружба, что вражда

годятся разве для заметки,

когда и жизнь почти чужда -

я просто грач со средней ветки.

Так видят мир из-за угла…

Я просто грач со средней ветки -

и хороши мои дела:

я средней, стало быть, руки,

и мне немножко велики

слова «до завтра» и «навеки».

* * *

Не то чтобы мир был настолько уж беден и плох,

не то чтоб любая стезя была слишком кривая -

всё может удаться и сбыться, и дай-то вам Бог,

всё может быть просто прекрасно, но я уплываю.

Какие пожитки? Я тут ничего не собрал:

сперва не умел, а потом не поладил с весами…

Вы будете царь или раб, а я буду корабль -

хороший такой, одномачтовый и с парусами.

Вы будете правы, а я буду снова не прав -

не прав так не прав, всё равно моя жизнь кочевая!

Тут столько цветов золотых и серебряных трав,

тут столько всего дорогого, но я уплываю.

И как со мной быть, если цену не я назначал,

и не торговался, и не предлагал для обмена

ни душу, ни тело, ни прочее по мелочам -

тем паче страну: я не знаю стране этой цену.

Какие погожие лета стоят на дворе,

какая погода, какая природа живая!

И все, кто грешил, сожжены на высоком костре,

а кто не грешил, тот прославлен, но я уплываю -

не то чтобы знаю зачем или знаю куда,

не то чтобы всё показалось и пусто, и тщетно,

а просто вода, дорогие, а просто вода

несёт свою лёгкую ношу – соломинку, щепку!

* * *

Смотри, какие годы отшумели -

и вслед за тем, своею чередой,

летит к нам тихое недоуменье

зелёной изумлённой стрекозой.

Она стрижёт умелыми крылами

беспечный воздух, газовую ткань… -

а всё, что в этой жизни было с нами,

полно загадок и высоких тайн.

И, обернувшись розовым туманом,

бок о бок с нами ходят наши сны,

но мы в них ничего не понимаем -

и этим бесконечно смущены

и прельщены…

И жизни чёрный ящик,

в котором тьма приманок и наград,

мы открываем, чтобы, растерявшись,

извлечь оттуда что-то наугад -

и, взяв уже знакомое на пробу,

мы понимаем: мы в конце пути,

и эта жизнь была дана нам, чтобы,

всплеснув руками, руки – развести.

* * *

Застряв беспечных слов промеж,

не перелистывай страницы:

там где-то тропочка таится -

пойдёшь по ней и всё поймёшь,

там мальчик-с-пальчик набросал,

ведомый, помню, в лес дремучий,

так… камешков на всякий случай

по безутешным небесам.

Иди по камешкам, иди:

авось не потеряешь следа

к руинам дома людоеда

шварцвальдской ночи посреди.

Там станет ясно, что к чему,

что ник чему…

И тут же память -

ей незачем теперь лукавить! -

начнёт вести тебя сквозь тьму

страстей и страхов, и судьбы,

и преисподней в отдаленьи -

в одном знакомом направленьи:

где кони стали на дыбы,

где жизнь, собравши все счета

и, расплатившись чем сумела

за всё вокруг, шагнула смело,

не понимая ни черта,

в неведомую благодать -

и разошлись два очевидца:

моё Счастливо-оставаться -

с твоим Счастливо-покидать.

* * *

С божеством и дождём на плече, с небольшим божком, -