Зелёная земля

Чтоб пустая ночная прогулка

не была ни пустой, ни ночной,

пусть её украшает фигурка

темноглазой работы ручной…

Вы, душа моя, вряд ли поймёте,

что искусство – пугливый предмет

и живёт в неприметной работе,

и смущается, выйдя на свет.

ХОДИКИ

…говорят, будто, гайку подвесив к одной из гирь,

можно гайкой заставить Время ходить точней -

например, на несколько лет, недель или дней:

так и сделали, значит…

И Время ходило точней,

но не сильно – всегда не хватало эпохи-другой:

например, на то, чтоб собрать наконец свой скарб,

например, на то, чтоб взвалить этот скарб на горб.

И подвесили к гире молот, а после – серп.

И добились, чтоб Время ходило ещё точней!

Невнимательный маятник – ринувшись было вспять,

но отчаявшись – как-то случайно успел успеть

размолоть на своём пути человечью плоть.

Его вытерли красной тряпкою – на лету…

Цепи чуть не сорвались с цепей в направленьи степей,

и замешкалось время – впрочем, поняв, что теперь

ему нечего больше терять, кроме этих цепей.

Цепи, правда, остались на месте – а как без них?

Чем приковывать будем ко Времени праздный люд,

если все разбежались, разъехались – и норовят

оторвать от бессмертья хоть пару, хоть тройку лет!

И, спасая бессмертье, подвесили к гире меч,

а ещё – на всякий случай – подвесили щит:

и сперва было слышно, как-то вблизи пищит,

только этого писка решили не брать в расчёт.

И добились, чтоб Время ходило ещё точней!

Уже можно было загадывать наперёд,

что тогда и тогда-то – хотя бы вот через год -

каждый будет счастлив… по крайней мере, богат.

Шестерёнки крутились – и жизнь была б хороша,

если б только не этот, совсем небольшой, зазор

между прошлым и будущим – щёлочка между эр,

где всегда собирается некий досадный сор.

И подвесили жёрнов к гире: он не молол,

но висел не без дела, поскольку тянул на дно

всё, чему на поверхности было не суждено

коротать свои дни с историей заодно.

И утопленников находили на берегу -

вниз лицом, словно все они загодя пали ниц,

но никто не тужил, ибо жизнь-то не без границ -

и почти что всему на свете приходит конец.

И добились, чтоб Время ходило ещё точней!

Уже были назначены сроки всему вокруг,

уже явь различали от сна и от прочих врак,

уже знали, кто друг, кто не друг, но коварный враг.

Лишь немножко смущал – иногда, среди ночи – бой,

неуместный такой, когда все, предположим, спят -

безобидною, стало быть, кучкой лесных опят,

предназначенных завтра на праздничный стол господ.

И подвесили к гире, чтоб выровнять бой, медаль

или орден – он, разумеется, тяжелей,

и минутная стрелка, себя возомнив стрелой,

пропорола навылет век – уже пожилой.

Кстати, веку давно пора было умирать.

Хоронили его без почестей и без речей:

оказалось, что век этот был вообще ничей,

а потом, как заметил народ: не последний, чай…

И добились, чтоб Время ходило ещё точней!

И оно заходило, и рядом был часовой:

значит, в оба смотри, значит, в сумерках не зевай -

а заря над землёй становилась всё розовей.

Рано утром считали убитых – не без того! -

и смеялись: дескать, дошастались по ночам…

Но утешить убитых уже не могли ничем,

и рыдал часовой, и честил себя палачом.

И тогда поднимались убитые – все подряд,

к палачу подходили маршем – за взводом взвод,

говорили: мол, успокойся, мол, всё пройдёт,

мол, не плачь, дорогой, а ступай, дорогой, вперёд.

И пошёл часовой за Временем как герой -

а потом перешёл на бег и пошёл бегом,

и подвесил он к гире гранату, и все кругом

с благодарностью пали к тяжёлым его ногам.

И добились, чтоб Время ходило ещё точней!

И оно зашагало – точный чеканя шаг,

а за ним собирали кости в чёрный мешок

и несли к большаку, чтоб костями мостить большак.

И шагало новое Время по большаку,

только кости окрест летели под ветра свист,

и вставали дни грядущие во весь рост -

и тогда наконец подвесили к гире крест.

2005

* * *

В облаках моего безумия,

за качающимися снами,

моя милая Тарабумбия,

что случилось с тобой и с нами?

Из империи винно-водочной,

чьи огни уже отмерцали,

уплывает пустынной лодочкой

Тарабумбия с мертвецами.

В этом глупом огромном городе

не осталось живых в помине -

по прошествии лет, по Ироде,

по забытым Отце и Сыне.

А из текста с его прорехами

(что ж, где тонко, брат, там и рвётся!)

все сто лет уже как уехали

и никто теперь не вернётся.

Потихонечку понемножечку

распрощаемся со стихами:

пусть одна золотая ложечка

вечерами звенит в стакане.

* * *

Юрию Левитанскому

…и снова нечаянно выпив вино,

и снова увидевши беса на дне,

Вы бесу сказали – довольно темно -

что, собственно, Марбург искали в вине.

И – в Марбург скользнув по пустому стеклу -

мы всё позабыли в одном кабачке,

где только любовь подавали к столу -

беспечную бабочку в вечном сачке.

И Вы говорили, что здесь все свои

и что наконец-то не надо хранить

в дырявом сознаньи былые бои,

что память есть нить – и что лопнула нить.

И, вывернув напрочь карман потайной,

Вы вдруг принялись предъявлять, торопясь,

обрывки минующей жизни земной -

и всё повторяли: нарушена связь…

Мы их разложили на круглом столе,

пытались собрать, но собрать не смогли -

всё в крошках от хлеба, в табачной золе

и в пороховой заскорузлой пыли.

И тут Вы сказали смеясь: «Это Вам», -

и, всё со стола осторожно сгребя,