Землетрясение. Головокружение

А ведь прав оказался Григорий, сказав ему вчера: «До скорого!» Не поверил в его отъезд, не придал значения его словам. Костя боялся, что Григорий станет спрашивать его, почему, мол, погрозил, да не уехал. Костя не знал, что станет говорить в ответ. Вчера, когда писал матери, он все легко объяснил и ей и самому себе. Сегодня этих объяснений уже недоставало. Ясность и простота его решения куда‑то улетучились за ночь. Да Григорию и не скажешь так коротко, как матери в письме. Григорий больше знал. К счастью, он, похоже, напрочь забыл, что Костя собирался уехать. Да и куда ему было ехать от машины, от привольного житья у старой тётки, которая готова была исполнить любое его желание? Не совсем же он дурак, этот Костя Лебедев из города Москвы. Так, наверное, думалось Григорию. Ведь он бы наверняка не уехал, подвернись ему такой случай. И хорошо, пусть так и думает. Главное, что не пристаёт с расспросами.

Снова едут они в машине по городу, снова утро, солнце палит, снова снежные вершины совсем где‑то рядом. Такое же утро, что и вчера, да не такое. Такое же, да не такое. Теперь Костя знает про горы, про то, что путь до них далёк. Теперь он знает, что Ксана любит Туменбая, и он знаком с ним, с этим Туменбаем, и согласен: да, такого можно полюбить. И где‑то на одной из этих улиц — Костя не запомнил путь туда, думал, что не понадобится, — стоит дом Ксаны, и в этом доме есть комната с зашторенным окном, где умирает от рака мать Ксаны. О многом теперь знает Костя, о чём не знал вчера утром.

— Поедем в сторону гор, —сказал Григорий. — Там есть площадочка одна. Как раз то, что нам нужно. Крути–верти — никуда не свалишься, никого не собьёшь.

— А зачем? — не понял Костя.

— Как зачем? Сядешь за баранку.

— Прямо сегодня?

— Когда же ещё? К вечеру будешь водить машину. Ну, для начала по прямой и на пустыре. Через денёк-другой, если не трус, покатишь по своей улице. А там спроворим тебе права, и катайся. Город у нас тихий, не Москва, здесь с закрытыми глазами можно ездить. Вообще, Костя, смотрю я на тебя и думаю: а ведь ты как раз для нашего городка создан. Тихо тут, не суетливо, а уж красоты хоть отбавляй. Какой ты москвич? Вот я — москвич, да говорят, бодливой корове бог рог не даёт. Ничего, вырвусь! А ты оставайся, Костя. У нас.

Станешь ты здешним домовладельцем. Да ещё из первых. И фамилия твоя тут у всех на памяти. Как же, Лебедев! То был старший, теперь младший. Газета тебе нужна? Что ж, есть у нас и газета, да не одна. А там, глядишь, детишки у тебя с Ксаной пойдут, а там, глядишь, и в главные редактора продвинешься. Чем не жизнь?

— Да, жизнь хоть куда, — в тон Григорию сказал Костя.

Тот шутил, и ему должно было шутить. А между тем жизнь, про которую усмешливо толковал ему Григорий, была совсем не такой уж непривлекательной и унылой. В этой жизни Ксана присутствовала. Григорий о детях их даже помянул. Несбыточной, как сказка, показалась Косте эта жизнь. Вспыхнула в глазах и исчезла. Ведь шуточный вёл Григорий разговор, чуть–чуть даже глумливый.

— А что ты тем временем станешь делать? — спросил Костя. — Завоюешь Москву?

— Непременно. Вот выдам замуж сестрицу и подамся отсюда. Ну, может, придётся кончить институт. А уж потом… Григорий Уразов не для здешних мест. Здесь только горы высокие, а так провинция из провинций. Но ты не горюй, я буду наезжать к вам. Охота здесь изумительная. Кстати, ты дядины ружьишки не вздумай продавать, если что. Таких ружей теперь не найти. Подаришь хоть одно родственничку‑то? Кем я тебе вскорости стану? Свояком? Шурином? Деверем? Может, егерем?

— Скорее всего.

— Надо будет вашу тётю Лизу спросить. Она во всех этих родственных связях разбирается лучше попа. Ох, и не рада же она, что ты прикатил! Смотри, ещё отравит. Думала, все ей достанется, и вдруг — ты. Обидно, а?

— Не болтай, — сказал Костя. — Хватит, пожалуй.

— А я не болтаю, я серьёзно говорю. Деньги! Кто это придумал, какой умник, что в нашем обществе деньги теряют силу? Вот уж глупистика! Конечно, если этих денег всего ничего, то и не стоит о них говорить. Тогда, и верно, прокути все, как мы умеем, за один вечер, и баста. Но если денег много, если их тысяч за тридцать, — а столько, говорят, твоя тётушка и стоит, — если ещё и дом, и машина, то вы уж меня извините, дорогие товарищи, вы уж меня извините…

Ну вот они и подкатили к широкой, ровной площадке, похожей на дно высохшей реки. Город остался позади, впереди лежали горы, к ним уходила, завинчиваясь, дорога, по которой проезжал вчера Костя. Отсюда дорога эта казалась узкой стальной спиралью. Солнце сверкало на её изгибах, на погибельно крутых поворотах. Не верилось, что вчера они взобрались по этой спирали вон до тех чёрных скал и ещё дальше, дальше. Всё, что было дальше, было сокрыто от глаз.

— Это наша вчерашняя дорога? — спросил Костя.

— Она самая. А теперь смотри. Вот я остановил машину, выключил мотор. Вот опять включаю, повернув ключ. Так, есть зажигание. Теперь отжал сцепления — вот эта вот педаль, включил скорость, рычаг на руле. Газ! Поехали! Понял! Запомнил?

— Да, кажется.