Землетрясение. Головокружение

Он не ответил, перехватило дыхание. Ледяная вода, вода горных вершин, была беспощадна и милосердна. Она все мысли из него высекла, все, до единой. Он стоял и ни о чём не думал, погибая от холода и радуясь своему безмыслию.

15

Снова обед в компании Анны Николаевны и тёти Лизы. К счастью, свои их донимали мысли, им самим хотелось помолчать. Анна Николаевна только спросила:

— Осваиваешь машину, Костя?

— Осваиваю.

— А мыть кто её будет? — спросила Лиза, воинственно вздёрнув маленькую головку, оплетённую косицами. — Я мыть машину отказываюсь.

— Зачем же, я сам буду мыть, — сказал Костя.

Вот и весь разговор за всё время обеда, если не считать недовольных Лизиных похмыкиваний, будто она с кем‑то бранилась, но молчком, и лишь эти похмыкивания и прорывались наружу. И если не считать, что Анна Николаевна не оставляла Костю заботливым вниманием, хоть и была занята своими мыслями.

— Ещё супу? Ещё мяса? — спрашивала она. — Хороши ли наши помидоры?

На похмыкивания своей Лизы Анна Николаевна никак не реагировала. А ведь похмыкивала‑то Лиза явно в её адрес.

Так и прошёл обед. И только когда громадная дыня улеглась посреди стола и Косте было предложено её разрезать, — дело это, оказывается, всегда брал на себя профессор Лебедев, — вдруг начался за столом разговор, к которому Костя был совершенно не готов.

— Скажи, дружок, как ты обходишься здесь без денег? — спросила Анна Николаевна.

— А у меня деньги есть, — сказал Костя. — На билет я отложил, а на все про все у меня ещё десятка осталась.

— На все про все… Десятка… Тебе, Костя, этой десяткой не обойтись. Вот что… — Анна Николаевна опустила руку в карман широкой кофты и выложила на стол большой потёртый бумажник. — Это — Василия бумажник. Он теперь твой, Костя. Трать на что понадобится. Я отчёта спрашивать с тебя не стану, деньги в бумажнике твои. — Анна Николаевна продвинула через стол бумажник Косте. — Бери.

Костя так растерялся, что взял бумажник.

— И не скупись, если надо будет потратиться, — сказала Анна Николаевна. — Ты — Лебедев. — Она поднялась, — Пойду к себе, сердце что‑то пошаливает. Лиза, да перестань ты! Бога постыдилась бы! Я ведь твой монолог слышу.

— А я как раз и молчу, как раз и молчу. Сказать бы можно было, а молчу.

— Не молчишь! —усмехнулась Анна Николаевна. — Эх, Лизавета, молельница ты наша… — Анна Николаевна грузно, трудно двинулась через сад к дому.

Лиза подскочила к ней, подхватила под руку.

Оторопело смотрел на удалявшихся старух Костя. В руке он сжимал старый дядин бумажник, порыжелый, истёртый по сгибам. Костя и на бумажник глянул оторопело. Зачем он взял его? Почему не нашлось у него слов, чтобы отказаться от этого странного дара? Он раскрыл бумажник, понимая, что в нём деньги. Да, там были деньги. И столько сразу денег никогда в своей жизни Костя не видел. Он, если правду сказать, никогда и таких купюр в руках не держал, этих коричневато-лиловатых хрустких бумажек с цифрой сто на розовом отливе. Таких бумажек была целая пачка.

Костя кинулся за Анной Николаевной.

— Вы ошиблись! Зачем! Куда мне столько денег?!

Анна Николаевна не стала останавливаться.

— Нет, мой дружок, я не ошиблась. — Анна Николаевна вместе с Лизой скрылась в своей комнате.

Что было делать? Костя пошёл к себе наверх. Бумажник он нёс в протянутой руке, на отлёте. Сейчас он поднимется в дядин кабинет, выдвинет ящик в дядином письменном столе и положит туда этот дядин бумажник, набитый деньгами. Странноватый это был какой‑то бумажник: бедный с виду и всемогущий внутри. Чего только нельзя было купить на эту пачку из сотенных! А сколько там все же было денег, в этой плотно ужатой пачке? Костя вошёл в дядин кабинет и, прежде чем сунуть бумажник в стол, решил пересчитать деньги. Это и надо было сделать, чтобы никаких потом не произошло недоразумений. Костя был приучен бережливо относиться к деньгам. Правда, к живым деньгам — к рублям, к пятёркам. Эти же сотенные казались ему прительцами из иного мира, чужого и пугающего. Все же надо было пересчитать их. Костя присел к столу и стал считать. Он долго считал, сотенные не давались его пальцам, даже царапались. Их оказалось двадцать пять штук. Двадцать пять сотен! Это означало, что в пачке было две тысячи пятьсот рублей. Новых рублей! «Она с ума сошла!» — подумал Костя. Ему страшно сделалось, неприютно, эти деньги пугали. И со всех сторон уставились на него куркастые ружья, волк с полу на него таращился, обнажив клыки. Убежать бы! Кинуться бы прочь отсюда! Эта мысль так взорвалась в Косте, что он вскочил, заметался по комнате. Ах, какая это была верная мысль! Право же, право, иногда не стыдно и убежать.

На столе вдруг пробудился, вздрогнув, давно молчавший здесь телефон. Возможно, он подал голос впервые после смерти хозяина, и был этот голос глухим и тревожным.

Костя поднял трубку.

— Да?

А вот голос Григория — это он звонил — был звонок, беспечен, солнечен даже, как день за окном:

— Костя, мы сейчас зайдём к тебе! Жди!

Можно было не отвечать, Григорий повесил трубку.