Землетрясение. Головокружение

Стали подниматься по лестнице, и Костя шёл впереди, как и подобает хозяину. Он шёл и прислушивался к шагам Ксаны. Своих шагов и шагов Григория он не слышал. А Ксана шла как‑то странно. Шагнёт и остановится, шагнёт и остановится, будто ступени были для неё слишком круты. Костя оглянулся. Ксана не ждала, что он оглянется, не было на лице у неё сейчас весёлой улыбки. И она, вот и она, робела сейчас чего‑то, испуганное было у неё лицо.

16

Едва войдя в кабинет профессора Лебедева, Григорий кинулся к ружьям. Здесь их было столько, что у него глаза разбежались. Как в музее, в оружейной палате.

— Это отличное, а это ещё лучше! —восхищался Григорий. — Вот так ружья! Вот это вот ружья!

Он решился и снял со стены самое приглянувшееся ему ружье. Это был короткоствольный карабин с магазином, как у автомата.

— Костя, друг, а ведь этот карабин у тебя отберут. На него специальное разрешение надо иметь. По сути, это многозарядная винтовка. Эх, американочка, да с тобой я хоть на льва, хоть на тигра! Хоть на нашего декана! — Григорий прижался щекой к ружью, как к любимой. — Заряжен зверобой?

— Не знаю, — сказал Костя.

Насторожившись, Григорий оглядел карабин.

— На предохранителе. Значит, заряжен. Ты, Костя, понимаешь, что это за машина?

— Догадываюсь.

— Ни черта ты не догадываешься. Снять с предохранителя, нажать на спуск — и все тут взорвётся, весь дом разнесёт. — Григорий осторожно, почтительно водрузил карабин на место. — Надо отцу сказать, чтобы разрядил при случае. Он про эти ружья понимает не хуже, чем Василий Павлович понимал.

— А сам боишься? — спросила Ксана.

— Конечно, боюсь. Чужое ружье стреляет без предупреждения. Да и не приучен я, сестрица, к заморским ружьям. Вот разве что Костя когда‑нибудь подарит… Хотя нет, зачем мне такое ружье? Что я с ним делать стану? Его у меня на первой же заставе отберут.

— Здесь вы и спите? — спросила Ксана. Она стояла посреди кабинета и оглядывалась. — Вам здесь не страшно, Костя?

— В первую ночь было страшно. А теперь привык вроде.

— Нет, вы не привыкнете. Я в нашем доме родилась, а всё равно не могу привыкнуть. Ведь мы живём в домах, которые сделали наши родители. И всё, что есть там, — куплено, собрано ими. Вот мой отец собирает картины, ваш дядя собирал ружья. А зачем мне эти хмурые картг^ы? А вам, зачем вам этот арсенал? Вы, наверное, ни разу и на охрте не были.

— Нет, я бывал. С отцом.

— Всё равно вы не охотник, Костя. А теперь вот будете охотником. Эти ружья вас заставят. Понимаете? Мы живём не так, как хотим, а как устанавливается другими. Нам говорят: так надо, и мы подчиняемся. Мы не думаем, мы подчиняемся. Это очень неправильно, понимаете? Это несправедливо.

— Да, — сказал Костя, — я понимаю. Несправедливо.

— А что ты предлагаешь, сестра? — спросил Григорий. — Каждому из нас начинать с нуля? Ты не современна. Да это и не твои мысли. Это тебе твой беглый поэт напел. Все та же древняя песенка про счастье в шалаше. Ну, в его варианте это не шалаш, а кибитка или там юрта.

— Ты ничего не понял, — сказала Ксана. — Ты умный, но ты глупый, Гриша. — Она осторожно, пугливо дотронулась носком туфли до оскаленной волчьей пасти. — Зачем Косте этот волк, ну, скажи, зачем он ему?

— Выбросит. Продаст.

— Не решится. Сразу не решится, а потом и подавно. А этот колокольчик, — зачем он вам, Костя?

— Он мне не нужен.

— У отца тоже есть такой колокольчик. Зазвонит, и я бегу к нему. А раньше мама бежала. Что тебе? Что подать? — Ксана взяла со стола колокольчик, и он тотчас ожил в её дрогнувшей руке.

— Иду, иду! — послышался с лестницы голос Лизы. — Уж и не терпится!

Вот! — Ксана зажала звон в ладонях. — Вот, Костя, привыкнете и станете звонить, вызывать.

— Тут все можно переоборудовать, — сказал Григорий, — Чепуху несёшь, сестра. Это у тебя от плохого настроения. Колокольчика' испугалась! Волчья шкура не веселит! Поженитесь, все тут поменяете. Готов за небольшое вознаграждение быть вашим консультантом.

— Вот видите, Костя, он уже нас поженил. Да не он. Это дом Уразовых решил породниться с домом Лебедева. Наше согласие, оказывается, даже и не обязательно.

— А Костя согласен, — сказал Григорий. — Верно, Костя?

Вошла с бутылкой и стаканами Лиза, и Костя кинулся ей помогать. Он принял у неё поднос, на котором одиноко стояла бутылка невиннейшего кагора и множество было всяческих тарелочек и вазочек со сладостями.

— И это все? — вознегодовал Григорий. — Тётя Лиза, да вы, никак, нас за детей принимаете.

— Дети и есть.

— Мы — студенты, мы уже сами можем детей делать.

— Господи, помилуй! — смутилась тётя Лиза. — Какой у тебя, Григорий, язык распущенный! Смотри, скажу отцу!

— А я весь в него.

— Где тебе! Зелен ещё! — Тётя Лиза вдруг усмехнулась, остро глянув на парня. — Тебе ещё грешить да грешить, чтобы с батюшкой сравняться. Нет, не проси, ничего другого не принесу. — Она ушла, одарив и Ксану, и Костю острым своим, присматривающимся взглядом. — Господи боже, помилуй нас…