Земля

– Почему тогда они… попросили, чтоб спел ты? – спрашивает Сэм.

– Я с вертушки слышал. А они – нет, – отвечает Ийр просто, как будто это всё объясняет. – Холостёжь ведь. Самому старшому лет шесть, а генератор сдохши уже считай все восемь.

Помолчав, продолжает, как о важном:

– Ведь самая их песенка – холостёжная. Хотя и на ваших словах, на людских.

* * *

На станции Ийр решительно отстраняет Рину от суеты с обедом – небось у девчуры совсем не к готовке сейчас сердечко лежит, после эдаких приключений! И точно: пока Ийр отпирает вьюшку и оживляет кухонный огонь, а Кнабер чего-то там мудрит со своим светописным аппаратом, забравшись в пустой тёмный чулан-зимник, из Ближней комнаты доносятся первые тяжёлые звуки Рональдова рояля. Ибрагимово внучьё, слыхать, живо разобралось и с установкой чернильной ленты, и с заправкой бумажного листа.

К тому времени, как на плите уже вовсю кипят длиннявые макароны, и свиная тушёнка пускается шкворчать у себя на сковороде, а Кнабер осторожно прикладывает к уху свой красный плат, смоченный под умывальником – «рояль» в Ближней стрекочет как настёганный, прерываясь только для певучего «динь» и механического шороха каретки.

«Никакой он больше не Рональдов рояль, – думает Ййр. – Он Аришкин. И снова играет – может, без генератора. Не подох рояль, не заржавел, живёт. Столько лет в хламовнике, под чехлом – а ожил, как ни в чём не бывало, заиграл».

От этой мысли такая в нутре теплынь, и рот сам собою лепит улыбку.

Подходит бугайчик Кнабер, маячит чего-то за плечом. Может, вконец проголодался, невтерпёжничает.

– Обожди чуток, – говорит ему Ййр через плечо. – Скоро сготовлю. Можешь пока миски-ложки достать.

Кнабер за мисками нейдёт, всё мнётся. Сухо прокашливается, как иногда делают люди, когда хотят обратить на себя внимание и сказать что-то гораз важное.

– Говори, чего надумал, человек, – предлагает Ййр из своей нутряной теплыни, обернувшись к нему от почти готовеньких длиннявых макарон.

Лицо у парня сложное, будто крепко его ломает что-то похлеще утихающей боли в примятом ухе. Мокрый свёрнутый плат он придерживает у башки рукой, но отжать как следует почему-то не захотел или не догадался: на футболке с мокрого плата успело разъехаться сырое пятно.

– Я должен принести извинения, – выговаривает Кнабер приглушённо, но отчётливо. – За свой… опрометчивый… поступок.

– Так. А чего ты ещё начудил? – осторожно спрашивает Ййр. Горхаты шальные, Кнабер же почти всё время тут на виду крутился, дом поджечь никак не мог, и в тёмном зимнике вёл себя довольно тихо, да там и накосяпорить-то не с чем.

– Нет, ничего… Я про этот случай, когда я… разозлил страфилей, – вот теперь у бедняги делается такое табло, словно Ййр его сейчас заставит сожрать полведра сырых червей, щедро приправленных крупными гвоздями. – Я не должен был.

А-а, так вон оно в чём дело!

– Теперь запомнишь, – орк кладёт жиловатую жёсткую руку Кнаберу на сухое плечо, и тот едва заметно вздрагивает, будто ждал плевка или оплеухи. Взгляд свой прячет от бледных глаз Ийра. – А извинения твои девчуре лучше отнеси. Ей нужнее.

– Рине?.. – удивляется Кнабер почти шёпотом. – А ей-то…

– Меня бы и так, и так не тронули. Тебя если и ободрали бы – так сам и сглупил, на кого тут утрёшься? Вот если Ришка за твой финт под когти ввернулась бы – беда. Ей и тащи извинение.

Парень после этих слов всё-таки взглядывает на орка – недоверчиво, будто Ййр вздумал нечестно над ним шутить. Кивает молчком и отходит – доставать миски с посудной полки. Однако странно. С виду Кнаберу сильно залегчало, ишь, даже чёрточка меж бровей разгладилась. Странный. Как будто необходимость орчаре извинения таскать прибивала парня куда крепче, чем трудная мысль, что от его кнаберского недомыслия они с Аришкой могли попасть под острые когти. Да нет, что за чушня. Просто девчура Кнаберу свойская, содружебница. Перед ней и извиняться легче.

– Рина-а, – зовёт орк, слив с макарон воду. – Иди, пожрать сготовлено!

– Сейчас, – отзывается девчура, и «рояль» весело динькает.

– Знаю я ваше «сейчас», давай жми до первой точечки – и иди! Так и будешь стрекотать, пока всё льдом зарастёт!

– Ладно! – голос тёплый, живой. Ййру приятно знать, что ничьи вострые когти сегодня до курносой Ришки не дотянулись.

Комментарий к главе 8

* А я тем временем приношу вам свои неудобства за корявенький свой вольный пересказ некоторых фрагментов легеннннДАРНОЙ ЛедиБиГуд (Lady be good) в исполнении Эллы нашей Фитцжеральд, потому что прямо в оригинале их совать я чё-т постеснялся, а на русском я вообще не знаю, поют ли её какие-нибудь приличные люди. И таки да, более ранняя версия этой песенки очень даже бодрая и бешено джазовая. Но мы хором со страфилями больше любим как раз балладу – томную и протяжную.