Земля

Перед крылечком Савря хорошенько встряхивается, выгоняя из перьев остаток песка. Ришка, разувшись, бежит переодеться, вскоре вышмыгивает – развесить смокшее. Бугайчика Ййр задерживает – принести бы в дом уже расколотых полешек, и Кнабер не отказывает, хотя глаза прячет, будто что-то по-людскому украл.

Стащив шапочку, Ййр проводит рукой по своей голове – чалая от седины щетина снова отросла торчком, уже и не щекочет ладонь.

А были косы – смоль, по самый крестец, вот какие длинные. Тяжёлые, будто тугие змеи. В плясе умели заворожить красотой, в драке – обмануть яркой лентой. Умели стать для хаану чёрным шатром непроглядной ночи, даже в ясный полдень… давно, давно, позапрошлая жизнь.

А был и сплошной завшивленный колтун, что и за месяц руками не разберёшь. И пах колтун чёрным горем. Но и та жизнь, что началась, когда смерть не забрала вовремя, тоже прошла страшно давно.

Косы, как и первую жизнь, было уже не вернуть. Тогда Ибрагим остриг. Невторопях, осторожничал, сперва здоровенными отточенными ножницами, а потом и машинкой, той самой – оставил в подарок (Брук возит теперь по надобности сменные бритвы, и хватает их надолго).

И то верно. Для кого тут красавушкой ходить? Да ещё Ю, как полетел, в первые годы норовил при случае нагадить на голову. И не сказать, чтобы уворот орчаре всякий раз вполне удавался…

«Не вернуть уже тех первых кос, смоляных, – думает Ййр. – А и чалые с серебром ведь будут не хуже».

Глава 24

Море остаётся прежним.

Почти две дюжины лет Ййр видит, как деревья на Диком тянут к небу юные ростки, становятся старше, матереют, втихомолку умирают, как заведено у древесного племени. Остров полнится страфильим хохотом, песнями или плачем. Приходят и уходят люди, неповторимые в своей разноликости. Даже небо на верхушке лета стало теперь чуть бледнее – или это орчьи зоркие глаза истратили прежнюю яркость видимого; но море остаётся прежним своенравным возлюбленным, и пляс его безжалостен и бескорыстен. Ледяной доспех зимнего сна и тот не даёт забыть друг о друге, и грозная буря не разлучает надолго. Пот и слёзы первых месяцев море слизывало с кожи, принимая в объятия, как равного, желанного, своего. С первых дней не жалело, но утешало.

* * *

Вместе с первыми спасёнными страфилями Стахов привозит на остров орка. Вот так запросто, несмотря на недовольство и обоснованные опасения некоторых людей станционной команды. Истощалая, хмурая, неблагодарная тварь, лишь сойдя на берег, бессловно исчезает в лесу.

Не показывается полный день, не приходит ночевать.

Прохладным утром орк является у дровяного сарая; рассматривает строение с холодной злобой, разок пинает угол, обходит кругом широкую тополиную колоду. Колода удостаивается двух пинков. В самом сарае находятся два колуна, ещё новёшеньких, не успевших засеребриться вдоль лезвия от исправной работы. Ор-чара, поворчав себе под нос и сплюнув в сторону, выбирает один, с топорищем на манер северного дварфийского: пропитанная льняным маслом рукоять кажется орку ловчее в ладони. Толстых чурок на полсараюхи напилено, а колотых осталось – смех один. Дурь. Непорядок.

Замах.

Едва слышный рык из костлявой орчьей груди – глухой, глубокий.

Сухая берёзовая чурка брызжет из-под лезвия надвое.

Замах.

Рык.

На четвертушки.

Орк рубит так, будто каждая несчастная деревяха нанесла ему личную обиду. На людей не обращает внимания, словно поразили его разом глухота и выборочная незрячесть. Впрочем, особенно-то до него никто и не лезет – тут с одними страфилями забот по горло, если не по самую маковку. Да и боязно соваться.

Только Ибрагим Стахов, утро напролёт провозившись с драгоценными крылатыми, подходит бесстрашно.

– Отличная работа.

Орк шевелит порванным ухом, тяжело дыша.

– Сложим в сарай после обеда. А пока можно и отдохнуть.

Орк задирает подол майки, вытирает мокрое лицо. Майка вообще-то тоже насквозь уже вымокла от пота. На бурых рабочих штанах – от крестца и под коленями – тёмные влажные пятна. Из слов старого парня, людского старшака, девятнадцатилетний орчара кое-как разбирает «работа», «обед» и «отдохнуть». Апо голосу, по лицу и прочей повадке догадывается, что Ибрагим доволен.

Кивнув, орк убирает колун на место. Пьёт у веранды из цинкового ведра, хотя какие-то люди вслух явно этим недовольны. Не глядя больше ни на кого, размашистым шагом чешет в сторону берега – отдышаться, остыть, поднести горькой большой воде ещё толику соли на собственной шкуре.

* * *

День за днём, ровно волна за волной.