Земля

Савре нравится навещать коз на выгоне. Как ни посмотри, удивительное дело: под заботой у Матери Гиблых живут такие небывалые звери, не добыча и не хищные враги – друзья. Всё же очень похоже, что Мина и Мэгз когда-то были людьми, наподобие теперешних Риши и Кнабера. Как иначе объяснить такое диво?

Нынешние же люди вместе с Ййром-Землёй принесли козам угощения: сочной зелёной лебеды, выщипанной с огородных грядок, красивых витых полосок – картошкиной шкуры, и ещё всякого разного.

При подходе к выгону нужно хорошенько разогнаться – лучше получается вприскок, а не на рысях – оттолкнуться ногами и прыгнуть, отчаянно хлопая крыльями: Савря не оставляет попыток взлететь на самую верхнюю перекладину изгороди. Получится же когда-нибудь! Покорится перекладина – тогда можно пробовать и на столбик…

Сегодняшний прыжок удаётся так неожиданно лихо, что подрастающая страфиль едва успевает цапнуть когтями верхнюю жердь и только чудом не переваливается на другую сторону. Поводит для равновесия растопыренными руками-крыльями – пёрышки на шее и голове встали дыбом, горло смехом залило. Все, все видели! Мэгз громко мемекает, приветствуя Саврину ловкость. Мина семенит поближе, с изумлением моргая своими выпученными глазами. Савря оборачивается через плечо.

– Ты смогла! – радуется Рина.

– Крепнут крылья, – Ийр-Земля с широкой улыбкой сдвигает шапку на самый затылок. – Силу-то набираешь, летунья. По пригодному ветру, ещё с веранды под горку дерзни попрыгай.

А Сэм Кнабер до того восхитился, что молча мостину с лебедой из рук выпустил и ухватился за свою светописную машинку – без неё человек никогда со двора не шастает. Должно быть, усмотрел в Саврином скоке на изгородь большую красоту.

* * *

Красота и правда.

Господин Галахад никогда не был настоящим серьёзным фотографом, он вообще-то преподавал в школе математику, но пожалуй будет справедливо сказать, что Сэм увлёкся светописью именно с его подачи. Старик много толкового мог поведать о перспективе, ракурсе и золотом часе, но по глубинному счёту благородство искусства сводилось – по словам господина Галаха-да – к этим двум понятиям: к правде и красоте. Ха, как, впрочем, и его любимая математика.

С недавних пор оба этих мерила представляются Сэму каким-то издевательством. На них теперь невозможно опереться. А всё Рина виновата. Не было и нет в ней особенной прелести – курносый профиль, невыразительное лицо, коротковатые ноги и какая-то недоразвитая фигура. Всё это вовсе не отменяет её прекрасных личных качеств (которых, кажется, со времени приезда на остров изрядно поубавилось), но…

И ведь ясно же, что все эти прогоны про мифическую «внутреннюю красоту» придумали уродливые люди себе в утешение. Конечно, если человек сам по себе достаточно интересный и влиятельный, а на внешности его природа вовсю отдохнула, тогда уместны иные понятия, вроде харизмы и обаяния. И опять же, свет и ракурс многое могут скрыть или выявить, смотря по надобности и поставленной задаче.

Но Рина, невзрачная Рина Стахова, прекрасна.

Как быть теперь с такой возмутительной, неудобной правдой? Сэм не знает.

И ничего нельзя с этим поделать.

Сэм чувствует себя беспомощным и обманутым.

Даже собственная работа, великий шанс и небывалая удача, будто съёживается – кажется гораздо менее значительной, чем прежде ему представлялась.

А между тем стопка исписанных листов на Ринином обшарпанном столе растёт. И эти её вечерние чтения на кухне уже вошли в обычай. Сэм держится, чтобы как-нибудь не наговорить ей гадостей про очередную законченную главу – это было бы недостойно с его стороны, но даже своей проклятой писаниной она причиняет боль. Трудно объяснить, почему.

Ещё непонятную боль причиняет Ринина привычка трепаться с орком. О чём? Да кто их разберёт. Не то чтобы они Сэма гонят или не позволяют присоединиться к своим разговорам, но всё это ужасно глупо. Не далее как вчера вечером, давно поужинав, Сэм пришёл в кухню напиться воды из бака – а эти двое сидят за столом как ни в чём не бывало, со своей подслащенной заваркой, и орчара вещает вполголоса:

– Радость уже скорёхонько, а за ней и Красавица поспевает. Красавица созревши будет сладкая, а Радость с кислинкой, да кислинка ей и не в упрёк. Потом Заря с Подарком. Подарки большие, тяжёлые, аккурат с мой кулак будут. А Память, как янтарь, уже под конец. Никакая гниль их не берёт – что янтарь, что память.

И так Рина слушала эту околесицу, что на Сэма едва обернулась! И улыбка на её лице была не для Сэма, а уже готовая, от мутных слов бледноглазого.

Сэм считает ниже своего достоинства разгадывать эти их дурацкие шарады.

Надо было как следует хлопнуть кухонной дверью, уходя к себе в комнату.

Но Савря в своём уголке уже спала.

Глава 26

Далеко-далеко к востоку от Дикого, на безлюдных землях между старых гор, страфили живут всё больше бурые и чёрные оперением, белогрудые, и их угодья тоже обнесены стеной, чтобы кто сдуру не залез, себе на погибель.

Это Ришка рассказывает. Орк верит – хорошая, врать-то ей за какой корыстью.