Земля

Я катил тачку и оглядывался по сторонам. С двух сторон аллеи на меня смотрели мёртвые братки. Все в полный рост, до жути напоминающие собственные застывшие отражения в зеркалах. Будто их невидимые призраки и после смерти всё никак не могли наглядеться на себя в полировке плит – не уходили от надгробий, стояли и отражались: разбившаяся семья Яковлевых – триптих из фигур, каменное трюмо и позади шестисотый “мерин”-убийца; немолодой татуированный Пименов в рубашке с короткими рукавами; подкачанный Бараболя с помповым ружьём на плече; смеющийся Лыков в трениках “адидас”, сидящий на корточках, в руке сигара и пистолет; насупленный, одутловатый Табачник с питбулем на поводке…

– Юр, – спросил я, чтобы заглушить эту пустынную тишину, – а ты на кого учился?

– На помощника машиниста.

– Успел поработать?

– Где-то годик на “машке” покатался.

Я невольно улыбнулся:

– Что-то кругом одни Маши последнее время!

– Тепловоз, – пояснил Юра. – Два эм шестьдесят два, в простонародье – “машка”.

– А чего не остался на железной дороге?

Юра посмотрел так, будто я ляпнул несусветную глупость:

– По деньгам в депо голяк был полный! Двое суток смена, потом два дня отдыхаешь – отсыпной и выходной. Женился… А семью кормить надо? Надо. Платят копейки. Думаю, да ебись-провались такая работа!..

– Я читал недавно, что машинистам в метро много платят. Шестьдесят тысяч в месяц!

– Да быть такого не может! Пиздёж какой-то! Больше двух косарей?

– Объявления в вагоне висели, сам прочёл. Так и пишут: “Набираем на учёбу”. Стипендия шестнадцать тысяч.

– Ну не зна-а-аю, – он недоверчиво потянул, – в моё время таких зарплат не было. В общем, я сначала через знакомых устроился на Хованское копать. Потыкался там, а потом мы семьёй в Загорск переехали. Жена у меня отсюда. И вот сам посуди, за десять лет квартиру нормальную купили, машину купили, все одеты-обуты… Цыганская улица! – сам себя перебил и показал на статные памятники – гранит в позолоте. – В девяносто восьмом чечены приезжали и цыган основных постреляли вместе с бароном их. Которые бизнес свой тут держали…

– А что не поделили?

– Наркоту, что ещё? Цыгане тут давно дела мутили. Воровская нация, что говорить. Но конкретно те были какие-то морально устаревшие. Они стрелу забили и припёрлись с ножами! Прикинь?! Типа по понятиям. А чечены их из калашей постреляли, да и всё, – презрительно закончил.

Юра остановился, сверился с блокнотиком.

– Ты постой, я по-быстрому разметочку сделаю.

Он взял из тачки топорик и пошагал узенькой тропкой между оградок, на ходу доставая из кармана колышки. Я остался на аллее в белом одиночестве.

Закрыл и открыл глаза. Если бы не рыхлая дорожка наших шагов с обочины, можно было бы подумать, что я просто очнулся здесь посреди утра. Со всех сторон на меня смотрели эмалевые овалы, похожие на округлённые от удивления глаза. На плитах поновее попадались и гравированные портреты, больше похожие на карандашные рисунки уличных художников. Памятники словно бы наблюдали за мной, приглядывались.

Время, до того тикавшее в штатном режиме, с каждой секундой тяжелело и замедлялось. Я длинно выдохнул и не увидел пара. Тихое безмолвие окружало меня, ровная кладбищенская тоска, непечальная печаль. Лишь невесомо кружил микроскопический снег, заметая следы, мысли, чувства. Вся зимняя природа замерла вместе со мной, и это оцепенение напоминало сувенирный шар, замкнутый стеклянный универсум с вечной метелью в городке мертвецов…

Надсадно и хрипло, как заядлый курильщик, каркнула ворона, затем оттолкнулась лапами от ветки, взлетела, хлопая шумными крыльями. На кусты посыпался липкий, тяжёлый снег. У меня помимо воли зевком подтянуло живот, будто я глянул вниз с кручи. Остановившееся было время снова потрусило, словно замечтавшаяся лошадёнка после кнута.

За оградками мелькала синяя спина Юры. Донёсся холодный сухой стук, точно медленный кладбищенский дятел взялся заколачивать гвозди. Я оставил тачку и пошёл поближе, чтобы посмотреть, чем Юра занят.

Одна стенка, похожая на кованое кружево, была снята и приставлена к ближайшему дереву. Внутри оградки находилось простое бетонное надгробие – плита с акриловым фотоовалом старушечьего лица. Я прочёл курсив: “Шукалова Валентина Иосифовна 1902–1984”. Рядом стоял выкорчеванный из земли, железный, с плохо читаемой табличкой крест – неожиданно длинный, с метровой “ногой”, ржаво-чёрной от старости и земли.

Юра обушком топора заколачивал в подёрнутый инеем дёрн четвёртый колышек. Потом достал из кармана моток бечёвки и по-моряцки ловко соединил ей колышки, обозначив периметр будущей могилы.

– Прям так тщательно всё обозначаешь, – я удивился.

– А нельзя по-другому! – Юра поднял на меня порозовевшее лицо. Встал и отряхнул снег с колена. – Я ж тут ещё и смотритель, кроме прочего! Всё на мне. И могилы, и учёт захоронений, документация по установке памятников, разрешение, оформление. До хрена, если честно, ответственности!..

Я подумал, что если кто и метил бы на кресло Пенушкина, так это Юра.

– Деда придавить придётся, – он указал на вколоченные колышки.

– В смысле, придавить?