Земля

– Ну чего, сгружай своё добро, – он кивнул на вместительную тачку. – И стремяночку во-о-он ту прихвати с собой.

– А зачем? – я глянул на доску с набитыми перекладинами.

– Ну, а как ты из ямы вылезать собираешься?

– Да я уступы в стенках сделаю.

– Как знаешь, – пожал плечами Юра. – Хозяин – барин…

*****

– Целиком восьмидесятые годы, – неторопливо пояснял Юра. – По памятникам даже можно понять. Скромные все такие, без излишеств…

Могильный квартал унылой серостью напоминал окраинную хрущёвскую застройку, приземистые панельки, в которых обрело приют нищее небытие. Мы шли мимо однотипных могильных плит в снежных воротниках. Сплошь знакомые формы – прямоугольные “дверцы”, косые “льдинки”, только канувшего советского периода, из “мраморной крошки”. В одной просторной оградке, впрочем, между двух плит раскинул худые ржавые руки похожий на раздетое пугало крест.

Краска оградок, когда-то синяя или зелёная, облупилась, голый металл чернел пятнами окиси. Лица на эмалевых овалах отличала одинаковая аляповатая ретушь – едкие люминесцентные цвета, в которых и бледность, и румянец превращались в апофеоз безжизненности.

Очевидно, раньше тут гуляло поле, потому что деревья, обступившие могилы, выглядели тощими древесными подростками в дырявых вороньих шапках – тридцатилетняя осиновая шпана в окружении ёлок и сосенок.

Повалил снег, и кладбище в считаные минуты окутала белая взвесь, похожая на туман.

– У входа вроде ничего такие памятники, – сказал я. – Даже мрамор розовый.

– Встречаются, – согласился Юра. – Композитор этот. Жена ему памятник ставила, умерла три года назад. У лётчиков тоже красивый памятник с турбиной самолётной. Разбились, когда испытывали. И где чернобыльцы лежат, стела гранитная со скульптурой атома, – он изобразил руками переплетённые эллипсы. – Из бронзы кованой…

Я шёл чуть позади Юры, толкая загруженную тачку. Длинный черенок “шахтёрки” торчал впереди, как бушприт. Скрипучее колесо оставляло на освежённой инеем дорожке неровный рифлёный след.

Юра свернул с широкой аллеи на узкую тропинку. Кусты вдоль оградок оказались цепкими, как попрошайки. В просевших сугробах я сразу начерпал кроссовками снега.

– Зато путь срежем… – успокоил Юра. – Здесь уже пятый квартал начинается.

– И как ты только ориентируешься, а? – я непритворно восхитился. – Заблудиться же, как два пальца…

– А что ты хочешь – двенадцать гектар! – отозвался Юра. – И городская администрация ещё четыре гектара нарезала пару лет назад.

– И ты всё знаешь?

– Да, – ответил Юра без тени хвастовства. – За столько-то лет. Ну, не каждую могилу поимённо, здесь всё-таки больше тридцати тысяч народу закопано! А разобраться не сложно, кладбище современное, заложено не от балды. И зона захоронения вся спланированная… Щас выйдем, кстати, на бандитскую улицу, – оглянулся. – Сплошь братки лежат. Десятка два могил. Засевали все девяностые. Я в конце девяносто четвёртого сюда копать устроился. И так тебе скажу. Каждые полгода кого-то хоронили. В один день сразу троих. Целая семья – братья Яковлевы. Причём не убили, а конкретно несчастный случай, в кювет вылетели на трассе… Ты здесь с тачкой своей не протиснешься, обойди лучше с той стороны!

Мы снова вышли на нормальную дорогу. Юра остановился и подождал, пока я выковыряю из кроссовок набившийся снег.

– Видишь столбик с римской цифрой? – Юра показал на бетонный пенёк. – Это номер квартала. Если указатель с обычными цифрами – тогда участок. Аллеи, дорожки, где асфальт положен, указаны на плане. Тропинки запоминай. И прими к сведению: освещение только на центральной аллее! Так что успевай до темноты. Приходи лучше к половине девятого утра, чтоб лишний час в запасе иметь.

Юра остановился перед оградой из каменных тумб, соединённых чугунными цепями.

– Глянь, если интересно. Авторитетный был человек…

Памятник представлял собой чёрную гранитную плиту не меньше двух метров в высоту и метра в ширину. На ней был изображён широкоплечий мужик в костюме. Он стоял, уверенно расставив ноги в элегантных туфлях, в позе, полной расслабленного достоинства. Низкий лоб обрамлял короткий ёжик волос. Волевое лицо, через бровь до скулы косой шрам. Рубашка расстёгнута на две верхних пуговицы, так что виднеется крестик. Левая рука в кармане брюк, между пальцами второй дымящаяся сигарета.

Гравировка была настолько искусной, что мне на секунду показалось, будто по чёрной глади плиты вьётся сизый дымок. За правым его плечом виднелись узнаваемые луковки Благовещенского собора, слева была площадь Гостиного двора и белый “мерседес”. А чуть пониже выбито: “Керзаченко Григорий Афанасьевич 1957–2001”.

У подножия плиты находились каменный вазон и простенькая латунная лампада с чашей из красного стекла.

– Кирза… – пробормотал я. – Надо же.

– Знаешь такого? – удивился Юра. Потом спохватился: – Хотя чего я спрашиваю? Ты ж в теме!.. Вот его застрелили. Ни киллера, ни заказчика так и не нашли. Насмотрелся? Тогда пойдём…