Земля

– Разумеется! – согласился Денис Борисович. – Ведь только романтические идиоты всерьёз полагают, что могут по щучьему велению и своему хотению в одночасье сделаться буддистами или же индуистами. Но для практика третьего пути важен сам момент отречения, который сносит родную онтологию и вроде бы предполагает инсталляцию новой. Вот тогда и возникает тот самый просвет между различными формами мышления, и на половице появляется солнечный зайчик, настоянный на фотографии мёртвого Бога. Если чё, у Хайдеггера про это ни слова!..

Я чуть не взвыл. Ментальные “поезда” никуда не делись, продолжали морочить и корёжить меня. Я отлично помнил эту мою самоуверенную фразу, после которой Денис Борисович озабоченно спросил: что же приключилось со временем в бытии-в-смерти? А теперь в заново отпочковавшейся ветке прошедшего разговора уже Денис Борисович издевательски шутил о Хайдеггере, а спросить про время, получается, было некому. Во всяком случае, ни Глеб Вадимович и ни Гапон явно не собирались восстанавливать смысловой баланс, а выжидающе уставились на меня.

Схематически весь наш разговор, пожалуй, напоминал взмах и разгульный шлепок малярной кисти. Юркие струйки краски сбегали вниз по поверхности вот-бытия, малюя что-то похожее на расчёску или прописную т с живыми паучьими лапками, пускающими в разные стороны корни.

Я решил сперва, что нарочно не произнесу ни слова – пусть сами выкручиваются. Но не всё так просто было с этой “железнодорожной” абстракцией. При всей кажущейся спонтанности и необязательности, она была жёстко структурирована и состояла из зацикленных узоров и орнаментов. Хайдеггер был в ней лишь дурацкой виньеткой, а вот время с вопросительным знаком ужаса явно выполняло роль какого-то смыслового узла.

Пауза длилась… А затем снаружи и внутри меня с геометрической прогрессией начали нарастать дискомфорт и тревога. Я раньше почувствовал, чем понял, что Денис Борисович провёл что-то вроде запрещённого континуального удара ниже пояса. Мне просто не оставляли выбора. Я обязан был задать недостающий вопрос, ибо каждая секунда промедления оборачивалась петлёй гипохронического удушья.

– А что со временем?! – спросил я, захлёбываясь вдохом.

Наверное, я выглядел донельзя комично – покрасневший, с вытаращенными глазами.

Гапон хмыкнул и сказал снисходительно:

– А ты как думал, Володька? Танатологический дискурс – это тебе не печеньки с могилок пиздить!

Неладное происходило со зрением и слухом – как если бы я смотрел в разъюстированный во времени бинокль, где в каждом окуляре шла своя трансляция реальности. Вот тут Гапон довольно беззлобно пошутил про “печеньки”, а в соседней “ветке” оказался уже не столь дружелюбен. Буркнул старенькое:

– Володя, ты не пиздел бы лучше, а следил за рукой дирижёра!.. – хотя прекрасно знал, что надо мной провели болевой приём и я не собирался никого перебивать.

– Что со временем? – неожиданно гулко, словно из лязгающего тамбура, переспросил Денис Борисович. – Вот вы полагаете, что оно закончилось или же его не было вообще…

С небольшим запозданием параллельный Денис Борисович усмехнулся суховатым, без всяких спецэффектов, голосом:

– …или что смерть снаружи всех измерений, у неё нет времени, пространства и языка…

Гулкий Денис Борисович сказал:

– Действительно, время и место обнаруживают себя только в присутствии человека. Можно сказать, они отражают банальную человеческую потребность опереться на что-то временное или пространственное…

О, как же зловеще улыбался в этот момент Глеб Вадимович. Гапон, как филин, издал печальное и еле слышное “ха-га-а”, но то был не хохот настоящего, а остаточное эхо, долетевшее сюда из прошлого, когда Гапон рассказывал анекдот про туалетную бумагу и бабу с маленькими сиськами.

– Аналогично и с небытием, – без всякого замогильного ревера сказал второй Денис Борисович. – Нельзя утверждать, что оно существует, поскольку единственный ретранслятор небытия – человек. Как нет смерти на кладбище, так нет времени в часовом механизме…

Пахло не кислым пóтом подмышек, а нечистой, гниющей заживо плотью. Так смердела много лет назад бродячая старуха Козява и загорская юродивая на остановке возле Благовещенского собора. Так воняли испитые бомжи в метро, с чернильными побоями на лицах, с язвами на заголившихся ногах. Возможно, это вообще был рафинированный образчик прикорнувшего, дремлющего безумия, его ароматический логотип.

– Дело в том, что место и время не существуют отдельно, – сказал воссоединившийся Денис Борисович, – а как единая концепция пространства-времени.

– Уравнение Минковского, – небрежным менторским тоном проассистировал Глеб Вадимович. – Некоторая величина времени равна некоторой величине пространства.

– Погодите-ка… – попросил Гапон. – Ещё раз, чьё уравнение? Минь… кого?..

Глеб Вадимович выхватил из его пальцев блокнот, размашисто вывел в нём что-то. Затем положил передо мной. Там на весь разворот была записана формула:

300 000 км = √ – 1 сек