Земля

Спустились на один пролёт. В цоколе было очень тепло, едва уловимо пахло то ли паровым отоплением, то ли бассейном. В маленьком, закамуфлированном под избушку гардеробе тихий служка-азиат выдал нам халаты, полотенца, одноразовые тапочки и пару банных веников.

Я проследовал вслед за уверенно идущим Никитой в кабинет под номером три. Первая комната оказалась раздевалкой. Одна стена была оборудована под обычную вешалку, а вдоль соседней стены расположились узкие шкафы-пеналы. В углу тарахтел кулер, заряженный бутылью нежно-голубого цвета. Стояли круглый стеклянный столик, пара кожаных кресел.

Смежная дверь вела в трапезную. Там полным ходом шло застолье, слышались голоса и перекаты басовитого смеха. Пока мы переодевались, в номер зашёл официант с ведёрком льда, из которого торчали два водочных горлышка, скрылся на минуту в трапезной и вернулся с порозовевшим улыбающимся лицом, будто увидел что-то неприличное. До того как дверь закрылась, голоса сделались слышней и всё тот же бас проговорил:

– Так и говорю ему: “Жирный ты пидор!”, а он мне: “Я не жирный!..” – Дверь закрылась и приглушила самоуверенный гогот.

Никита уже переоделся в белый махровый халат, который был ему коротковат, подпоясался, закинул на плечо полотенце.

– Ну чё, Володька, – сказал он, с трудом втискивая свои широкие ступни в узкие тапочки. – Пойдём?..

Я ожидал, что Никита обнаружит нас шумом и грохотом, но брат, наоборот, на несколько секунд замер возле дверного проёма, прислушиваясь к разговору. И лишь потом толкнул дверь и зашёл если не крадучись, то максимально тихо, а я за ним.

Трапезная была довольно просторной комнатой с низким потолком. Стены, отделанные доской, создавали атмосферу терема. Посреди комнаты стоял большой деревянный стол, заставленный всякой снедью.

Собралось восемь человек. Краснолицые, взлохмаченные, со сползшими с плеч мятыми простынями, они напоминали компанию подгулявших древних греков. Трое расположились по правую сторону, четверо – по левую сторону стола. Все как один слушали человека, восседавшего к нам спиной – условно говоря, во главе стола. Судя по рокочущим звукам, это и был тот самоуверенный басок. Он, пожалуй, не услышал нас, оглушённый собственным гулом. Снисходительно обращался к похожему на отставного тяжелоатлета мужику, сидящему по правую сторону, третьим от двери:

– Мой тебе, Валерыч, дружеский совет: на рекламе не экономь!..

“Валерыч” смотрел без выражения. Не возражал, не соглашался. Этому типажу очень бы подошёл близнец из ларца – такой же розовощёкий и простодушный бугай, но рядом с ним хмурился немолодой дряблый дядька, напомнивший мне изображения полководца Суворова, только не лицом, а седой, зачёсанной назад шевелюрой и чубчиком-хохолком. Там же сидел и средних лет мужик с мокрой и какой-то нахлёстанной плешью, старательно накалывал на вилку непослушный, склизкий гриб.

– Я как поступил, – прогудел бас, – вдоль всех выездов из Загорска, – он сделал движение рукой, – баннеры поставил: “Элизиум. Памятники от производителя”!..

– А правильно было бы: “Элизиум. Памятники от охуевшего перекупщика”! – произнёс Никита. – Да, Валер?!

Повисла пауза. Широкая спина с прилипшим к ней дубовым листочком пошевелилась. Скрипнул стул под развернувшимся грузным торсом. На нас весело и недобро глядел мужик возрастом за сорок, с красивыми, но анекдотично крупными чертами лица: холёный, округлостью чуть ли не с горбушку батона, подбородок, губастый рот, тяжёлый, но при этом пропорциональный нос, большие, с обрюзгшими веками глаза. Он сидел к нам вполоборота, но я сразу отметил, что правое его колено, прикрытое полой халата, заканчивается пустотой, – Гапон.

Крепкий Валера усмехнулся Никитиным словам, а пожилой его сосед с чудаковатым хохолком сложил тонкие бескровные губы в кислую улыбку:

– Позже появиться не мог, да?

Плешивый сначала подхихикнул Никите, но в процессе предпочёл закашляться.

Вторая половина стола отреагировала более сдержанно. Двое, что расположились подальше, улыбнулись – то ли появлению Никиты, то ли его задиристым словам. Один приподнял рюмку в знак приветствия. С виду они годились в ровесники Никите. А вот сидящие ближе к выходу два парня были постарше меня лет на пять – восемь, и они определённо не понимали, как им реагировать на “охуевшего перекупщика”.

Гапон выдержал паузу и гулко захохотал. Молодые подхалимы выдохнули, засмеялись.

– Ники-и-ита! – сладко прогудел Гапон, протягивая руку. – Здра-а-асьте – из пизды на лыжах!.. Х-ха-га! Братан, повеселил! Ну, присаживайся, заждались… – щедро выбросил вперёд руку с растопыренной пятернёй.

Никита то ли сделал вид, что не заметил протянутой руки, то ли взаправду прозевал её, прошёл мимо. Неловкой ситуации однако ж не возникло. Гапон просто хлопнул уходящего Никиту по спине. Выглядело это движение очень естественно, будто Гапон и не собирался ручкаться, а именно так и хотел: проводить Никиту приятельским шлепком.

Никита на это бросил:

– Отъебись!

Гапон заколыхался от смеха, но по вздрогнувшему лицу его я понял, что невнимание и откровенная грубость Никиты его задели.