Земля будет вам прахом

На мгновение стало темно, будто исчезли любые различия и все, что было сотворено, сошлось в точку. Я понял, что события, ожидавшиеся сотню лет назад, по-прежнему возможны, а еще — что сегодняшняя ночь останется здесь навечно, на расстоянии мгновения от любой другой ночи. Если кто-то однажды в будущем остановится на этой пристани, я буду здесь, рядом с ним, и он отвернется от меня в тревоге. Я слышал рев медведей, горных львов и существ, которые жили в этих лесах гораздо раньше и чьи кости все еще не обнаружены. Я слышал звук копыт, топоров, слышал, как поселенцы сколачивают хижины, которые теперь давно сгнили. Я снова видел фигуры, являвшиеся мне предыдущим вечером в лесу, но теперь они, казалось, стояли на краю пристани спиной ко мне. Фигуры взрослого и троих детей, с которых капала вода.

У себя за спиной, в том, что называется «здесь и сейчас», я смутно ощущал скорбные крики Брук Робертсон и испытал горькое чувство победы. Остались только лес под ногами и запах, глубоко впитавшийся в мои кости.

Потом фигуры в конце пристани пропали.

Казалось, озеро растворяется за занавесом падающего снега, перестает быть стеной и возвращается в горизонтальное положение. Я почувствовал, что могу отвернуться, что оно больше не притягивает меня, и посмотрел вдоль пристани в сторону берега.

Люди, стоявшие на опушке, исчезли — целиком и полностью, так что у меня возникли сомнения: а приходили ли они вообще или же были всего лишь душами, порабощенными Робертсонами и той силой, которую Робертсоны почему-то представляли от имени города. Кэрол держала на руках Тайлера, и они так прижимались друг к другу, что, казалось, слились в одно.

Мэри исчезла. Кристина сидела на берегу, поддерживая голову руками. Ее рвало, и впечатление было такое, будто у нее сломана спина.

Единственный, кто смотрел на меня, — это Брук.

Она оторвалась от тела брата и выпрямилась. В руке у нее был пистолет. Держала она его с такой легкостью, что я понял: по искусству стрельбы она превосходит Кори.

Она пошла по пристани, быстро преодолев половину расстояния между нами. Шаг ее был тверд, голова — высоко поднята. Я читал в лице Брук все те замечательные сильные качества, благодаря которым люди преодолевали тысячи миль, чтобы поселиться в местах вроде этого. Еще я увидел в ее лице все, что впоследствии было отброшено, потеряно, пожертвовано ради того, чтобы продолжать жить перед лицом этого холода, гор и дождя, увидел пагубу, желавшую одного — остаться здесь в одиночестве и погрузиться в долгие тягучие сны о том, как она стирает нас с лика земли.

Брук начала поднимать пистолет, но тут я услышал голос:

— Хватит, Брук.

Мы одновременно повернулись и увидели шерифа Пирса, который в одиночестве выходил из леса. Его ружье было направлено на нее.

— Хватит, — повторил он. — Больше этого не повторится.

Она медленно опустила пистолет. Скользнула взглядом по Кэрол, а может, и не по ней, а по ребенку, которого та держала на руках.

Потом снова повернулась ко мне и искренне улыбнулась. На мгновение она превратилась в маленькую девчонку, у которой все еще впереди, вся ее счастливая жизнь, осененная благодатью Божьей.

Потом она уперла ствол пистолета себе в подбородок и спустила курок.

Глава 47

Год назад, еще до всех этих происшествий, я вспомнил кое-что из детства. Мне было четырнадцать, мать занималась чем-то на кухне, как всегда, по своим строгим правилам и заведенному порядку, а я сидел за столом и мучил домашнее задание. Отец мастерил что-то во дворе. Радио наигрывало то одну, то другую песню, наконец пошла какая-то незнакомая и не в моем вкусе, и я протянул руку, чтобы перенастроить станцию.

Я замер, обратив внимание на мать. Она стояла у раковины, уставившись невидящим взором во двор. Она повернулась, но совсем немного, словно противясь силе, готовой обратить ее в камень. Вены выступили у нее на висках. Она каждые две секунды сглатывала и постоянно моргала, пытаясь сдержать чувства.

Глядя на нее в недоумении, я понял, что она слушает радио. Песня дошла до последнего куплета, и мне стало ясно: она не должна знать, что я наблюдал за ней. Я перевел взгляд на тетрадку и выждал какое-то время.

Я не поднимал глаз, и когда песня кончилась, мать вышла в коридор. Я услышал, как она откашлялась, как рукав ее блузки скользнул по лицу, по мокрым глазам.

Потом она вернулась в кухню и продолжила заниматься тем, чем занималась до этого. Когда я все же поднял глаза, она вела себя так, будто ничего не произошло, хотя, когда наши взгляды встретились, на ее лице было самое безжизненное и пустое выражение, какое я у нее видел. Оно походило на улыбку мертвеца.