Земля шорохов

– Нравится? – недоверчиво переспросил он.– Нравится моя работа? Сеньор, она выматывает мне душу. Но мне надо на что-то жить. Я экономлю, и у меня еще остается немного денег на краски. Я коплю деньги на покупку небольшой кинокамеры, потому что как бы ни был искусен художник, есть у птиц некоторые повадки, которые можно запечатлеть только на пленке. Но кинокамеры очень дороги, и я боюсь, что пройдет много времени, пока я смогу себе позволить такую покупку.

Он почти целый час торопливо и энергично рассказывал мне, что он сделал и что еще надеется сделать. Мне приходилось напоминать себе, что передо мной человек, который работает на лесопилке. Если бы я разыскал Коко где-нибудь на окраине Буэнос-Айреса, это не было бы удивительным, но встретить его здесь, в этом глухом углу, было все равно что встретить единорога на Пикадилли. Он рассказывал о своих материальных затруднениях, но ни в словах его, ни в голосе не было даже намека на просьбу о помощи, он просто с наивностью ребенка делился своими затруднениями с человеком, который поймет его и разберется в его заботах. Я, скорее всего, казался ему миллионером, и все же я знал, что стоит мне предложить ему деньги, и я перестану быть его другом и превращусь, как и жители деревни, в человека, который ничего не понимает. Самое большее, что я мог для него сделать,– это обещать поговорить с руководителями музея в Буэнос-Айресе (ведь хорошие рисовальщики птиц встречаются нечасто), дать ему свою визитную карточку и сказать, что если ему надо купить в Англии что-нибудь такое, чего нельзя приобрести в Аргентине, то пусть он даст мне знать, и я вышлю ему все, что потребуется. Когда, наконец, Луна вернулся и пришло время уезжать, Коко попрощался со мной, как ребенок, которому дали поиграть новой игрушкой и тут же отняли ее. Он стоял посреди пыльной улицы, глядя вслед машине, и все время переворачивал мою визитную карточку, словно это был какой-то талисман.

К сожалению, по дороге в Буэнос-Айрес я потерял адрес Коко, а обнаружил эту потерю уже в Англии. Но у Коко был мой адрес, и я думал, что он напишет мне и попросит выслать ему какую-нибудь книгу о птицах или рисунки. Но я так и не получил ни строчки. Тогда я сам написал ему открытку. Я послал ее в Калилегуа Чарлзу, а тот отвез ее Коко. После этого Коко написал мне очаровательное письмо, в котором он извинялся за свое слабое знание английского языка и выражал надежду, что понемногу овладеет им лучше. Он сообщал мне новости о своих птицах и рисунках. Но ни одной просьбы в письме не было. Рискуя обидеть его, я послал ему книги, которые, по моему мнению, должны были сослужить ему добрую службу. И теперь, когда я ропщу на судьбу, когда прихожу в раздражение оттого, что не могу позволить себе приобрести новое животное, купить новую книгу или приспособление для своей камеры, я вспоминаю Коко, который в своем маленьком кабинете много работает примитивными инструментами и без денег. Это оказывает на меня благотворное влияние.

Когда мы возвращались в Калилегуа, Луна спросил меня, что я думаю о Коко, которого все в деревне считают loco, и я ответил, что, по-моему, Коко – это самый здравомыслящий человек из всех, кого я знаю, и, безусловно, один из самых выдающихся. Я надеюсь, что когда-нибудь мне выпадет честь встретиться с ним вновь.

Потом мы остановились ненадолго в другой деревне, где, по сведениям Луны, было какое-то животное. К моей радости, это оказался совершенно взрослый самец пекари, до смешного ручной и отличная пара для Хуаниты. Кстати, его бывший хозяин называл его Хуаном. Мы посадили взволнованно хрюкавшего пекари в багажник и с триумфом вернулись в Калилегуа. Однако Хуан был такой большой и неуклюжий, что я боялся, как бы он ненароком не причинил вреда маленькой хрупкой Хуаните. Поэтому я посадил их в разные клетки и собирался выдерживать так до тех пор, пока Хуанита не подрастет. Но они тянулись друг к другу носами через решетки и, по-видимому, нравились друг другу, так что я надеялся устроить в конце концов счастливый брак.

Итак, наконец пришел день, когда мне надо было покидать Калилегуа. Мне нисколько не хотелось уезжать, потому что здесь все были добры ко мне, и даже слишком. Джоан и Чарлз, Хельмут и Эдна, человек-соловей Луна – все разрешали мне, абсолютно незнакомому человеку, вторгаться в их жизнь, нарушать заведенные порядки. Они изливали на меня море доброты и делали все возможное, чтобы помочь мне в работе. Я ведь был им совершенно чужим человеком, но их доброта ко мне была так велика, что уже через несколько часов пребывания в Калилегуа я чувствовал себя свободно, словно жил здесь долгие годы.