Земля шорохов

– Очень хорошо... великолепно,–сказал я.

– Вам, наверно, пришлось ехать с самыми обыкновенными неотесанными мужланами,–сочувственно сказал он. Я посмотрел на него, на его глупую физиономию, на пустые глаза и вспомнил своих попутчиков: могучих молодых футболистов, которые помогали мне нести ночные вахты; старика, который читал мне наизусть "Мартина Фьерро" так самозабвенно, что из самозащиты мне пришлось съесть дольку чесноку между тринадцатой и четырнадцатой строфами; милую пожилую женщину, с которой я второпях столкнулся и которая села от толчка в собственную корзинку с яйцами (я предложил заплатить за ущерб, но она отказалась принять деньги, заявив, что ей давно уже не приходилось так смеяться). Я смотрел на этого пресного представителя моего круга и не мог удержаться, чтобы не сказать ему с сожалением:

– Да, они были самыми обыкновенными неотесанными мужланами. И вы знаете, почти все они были без галстуков и никто из них не говорил по-английски.

И я отошел, чтобы выпить еще стаканчик. Я чувствовал, что заслужил его.

ОБЫЧАИ СТРАНЫ

Когда вам приходится перевозить большую коллекцию животных из одной части света в другую, вы не можете, как многие, очевидно, думают, просто погрузить ее на борт первого же попавшегося корабля и отплыть, весело помахав рукой на прощание. Хлопот бывает чуть-чуть побольше. Первым делом надо найти судовую компанию, которая согласилась бы перевезти животных. Большинство служащих этих компаний, услышав слово "животные", бледнеют, и их живое воображение рисует им примерно такие картины: капитана потрошит на мостике ягуар, старшего помощника медленно сокрушает в своих объятиях какая-нибудь гигантская змея, а пассажиров преследует по всему судну множество различных отвратительных и смертельно опасных зверей. Все служащие судовых компаний почему-то считают, что вы желаете путешествовать на их корабле с единственной целью – выпустить из клеток всех животных, которых вы с таким трудом собирали целых полгода.

Но даже если преодолеть этот психологический барьер, возникают другие проблемы. Надо получить сведения у старшего стюарда, сколько вам могут отвести в холодильнике места для вашего мяса, рыбы и яиц, чтобы при этом не заставить страдать от голода пассажиров; надо поговорить со старшим помощником и боцманом, куда ставить клетки, как обезопасить их в непогоду и сколько судовых брезентов можно взять во временное пользование. Потом вы наносите официальный визит капитану и, обычно за джином, говорите ему (почти со слезами на глазах), что причините так мало беспокойства на борту, что он даже не заметит вашего присутствия,– этому заявлению не верит ни он, ни вы сами. Но, самое главное, вам обычно приходится подготовить коллекцию для погрузки дней за десять до отплытия судна, потому что по ряду причин оно может уйти раньше или, что более досадно, позже, и вам надо всегда находиться на месте, чтобы быть наготове. Если что-нибудь, вроде забастовки докеров, задержит судно, то вы можете просидеть, постукивая от нетерпения каблуками, больше месяца, а аппетит ваших животных будет увеличиваться прямо пропорционально вашим тающим финансам. Конец путешествия – это самая бедственная, самая тоскливая, самая утомительная и страшная его часть. Когда люди спрашивают меня об "опасностях" моих поездок, меня всегда так и подмывает сказать им, что "опасности" леса бледнеют по сравнению с опасностью сесть на мель в самом дальнем конце света с коллекцией из ста пятидесяти животных, которых надо кормить даже тогда, когда выходят все деньги.

Но теперь мы, кажется, преодолели все эти трудности. Судном мы были обеспечены, переговоры с командой завершились удовлетворительно, корм для животных мы заказали, и все, казалось, шло гладко. И в этот самый момент Хуанита решила несколько разнообразить нашу жизнь, заболев воспалением легких.

Животные, как я уже говорил, жили теперь в большом неотапливаемом складском помещении на территории музея. И никого из них это, по-видимому, нисколько не беспокоило (хотя начиналась аргентинская зима и становилось все холоднее), но Хуанита решила быть оригинальной. Не кашлянув ни разу заранее, чтобы предупредить нас, она сразу сдала. Утром она жадно набила живот бобами, а вечером, когда мы пришли накрывать клетки на ночь, она уже выглядела совершенно больной. Она стояла, прислонившись к стенке клетки, глаза ее были закрыты, она часто и хрипло дышала. Я быстро открыл дверцу клетки и позвал ее. С громадным усилием она выпрямилась, неверной походкой вышла из клетки и упала мне на руки. Это было сделано в лучших традициях кинематографа, но я испугался. Держа ее, я слышал, как что-то хрипит и булькает в маленькой грудке, тельце свинки было вялым и холодным.