Земля светлячков

Вертутий ударил себя по колену, рассердился и загремел: наоборот! Первыми пришли его предки триусы, и не на левый берег, где стоит теперь Сизов пень, а на правый, вот сюда, где сейчас ветрячки Вертутия и где грядки Хворощи. Именно так было! Триусы пришли первые, и сам его предок, Вертутий Мукомол, закопал на берегу камень и сказал: «Вот тут я поставлю первую водяную мельницу».

Теперь уже Сиз подскочил, раскачал и чуть было не опрокинул лодку. Выбил сердито трубку, придвинулся поближе к Вертутию. Взял его за грудки, и они загремели друг другу в уши. Теперь они заспорили о том, почему и отчего стоусов называют стоусами, а триусов триусами.

Вертутий пыхтел, гудел, как из трубы, и говорил, что его предки древнее, и больше похожи на лесного царя Оха, и что издавна они носили густые бороды и длинные рыжие усы. А стоусам, Сизовым родичам, с левого берега казалось, что у Вертутиевых дедов-мукомолов не борода и два уса, а просто три уса.

— Как?!

Сиз воткнул трубку в рот, да так и замер. Выходит, Вертутий обвинял его предков в глуповатости или, по крайней мере, в поросячьей подслеповатости.

От такой мысли луна показалась Сизу в виде красного огня, и Сиз схватил Вертутия за петельки и крикнул в ухо:

— Да вы знаете? Вы знаете, что в хрониках сказано? Вы не триусы, а тригуси, от трёх гусей, гусячьи вы головы!

— А вы, а вы? Сто волосинок у вас в бороде, и тех, несчастных, нет, вот вы и стоусы такие!

— Ага, вы так?

— Ага, и вы так?

Сиз и Вертутий поднялись на ноги. Сиз дёрнул лучшего друга к себе, лучший друг — Сиза к себе, чёлн покачался-покачался с боку набок, да и зачерпнул воды.

Плюх!

Бултых!

Вёсла стоймя!

Вертутий с размаху — кувырк спиной за борт!

Сиз, будто хотел ухватиться руками за луну, хлопнул над головой в ладоши и тоже — с плеском! Вверх ногами! Аж брызги над озером!

Стихло…

Только круги побежали, да Сизовы усы качались на воде, да испуганное фырканье и бульканье.

И звонкий голос Чублика:

— Светлячки, светлячки, светлячки мои! Выручайте, ловите их! Выру…

Квакали жабы, перекликались сверчки на берегу.

И плыли, плыли озером Чубликовы светлячки, легонько покачивались в белых гнёздышках из ваты. Да ещё колыхалась под берегом золотая дорожка, и казалось, тихо усмехалась с неба красная луна.

Первым вынырнул здоровяк Вертутий. Вода катилась с него ручьями, лилась из ушей и носа. Он громко чихнул, аж эхо покатилось берегами, и сказал: «Чёрт побери! Кажется, я немного промок!». Оглянулся. Посреди озера, на темной воде, лежал вверх ногами чёлн; его просмолённое днище поблёскивало под луной, как спина акулы.

Вертутий догнал его, перевернул, поставил на воду. Ещё раз оглянулся: нигде ни души. Только светлячки качались на воде. В белой вате, как в белых блюдечках.

— Сиз! Чублик! Где вы? — прозвучало над озером.

Хлюпнуло сильнее — это Вертутий набрал полные лёгкие воздуха и нырнул. Вытащил со дна мокрого и холодного внука. Долго кряхтел, пока подсаживал в чёлн круглого и хорошо упитанного Сиза.

Порадовались, что все живы и здоровы. И не откашливались, не выжимали рубашек. Скорее кинулись вылавливать светлячков. Подплывали челном и по одному собирали их, а Сиз посасывал мокрую трубку и утешал Чублика. «Ничего, ничего, говорил, не бойся, сынок, они не утонут. А что вата немного намокла, это даже лучше: влажные, они сильнее светятся. Я так всегда и делаю, увлажняю их именно в такое время, когда луна высоко и вода поднимается лёгким туманом…»

Одним слово, выловили всех светлячков, поплыли дальше между тёмными стенами сосен, между дубами, которые громоздились высокими шатрами над самым берегом.

Когда-то тут была долина и текла долиной небольшая речка. Но весенние воды залили все старое русло; из глины, из песка, из поваленных деревьев наворотило весной запруды; и вот длинным шнурком, одно за другим, разлились тогда три озера. Стояли они чистые и глубокие; когда падал на дно жёлтый листок осины, этот листок видно было кто знает с какой глубины, с самого дна. Одним из таких озёр, а именно Нижним, и плыла сейчас наша компания.

Снова весь мир охватила тишина. Луна светила кругло и ясно.

Ой выйди, выйди, ясный месяц, Как мельнично колесо, —

нежно и одиноко доносилось с далёкого берега, из леса.

Кто-то звал, обращался песней к ночному светилу. Пела, наверное, какая-то молодая стоусовка или триусовка и так печально, так высоко выводила голосом, что мелкая волна покатилась по воде и у всех троих в челне, у Сиза, Чублика и Вертутия, холодные мурашки побежали по телу.

— Сиз, — под этот печальный напев глухо и задумчиво откликнулся Вертутий. — Вы меня простите, толстокожего, я опять, кажется, что-то не то брякнул… Оно у меня, знаете, бывает, кхем…

Сиз только горько махнул трубкой:

— И вы меня простите за слова, дорогой Вертутий. Погорячился, очень я погорячился и теперь каюсь в душе… Слушайте, что я вам скажу. Когда я нырнул в холодную воду и уже думал, что умер, я вдруг вспомнил, слышите, я вдруг вспомнил под водой — в одной старой хронике сказано: наши предки вместе, так-так, именно вместе вышли к озеру, в один день…