Земля вызывает майора Тома

Томас кладет невидимую, невесомую десятипенсовую луну в нагрудный карман своей коричневой рубашки с широким воротом. Его желудок приятно отягощен съеденной на ланч котлетой «уимпи»[2], но в нем вполне еще найдется место для сладостей и лакомств. Отец, покачав головой и пробормотав «куда же в тебя столько влезает», расплачивается в киоске.

Теперь отец ведет его к единственному свободному креслу в конце ряда, где на соседних местах сидят мужчина и женщина с тремя маленькими девочками. Томас чувствует, что внутри у него стягивается какой-то узел, что-то такое, чего он не может выразить. Он озадаченно смотрит на отца:

– Но там только одно место.

– Подожди здесь, – говорит отец и отправляется переговорить с женщиной, продающей мороженое.

Прическа у нее выглядит так, словно высечена из гранита, и лицо тоже под стать; она оборачивается к Томасу, и ее колючие глазки буравят его сквозь полумрак.

Отец вручает ей купюру в один фунт, и женщина дает ему два шоколадных мороженых. Она снова смотрит на Томаса, потом переводит взгляд на отца, тот кривит лицо и дает ей еще один фунт. Затем он направляется обратно к Томасу, и женщина следует за ним. Томас сидит, держа стакан с попкорном на коленях, а упаковку «Ревелз» в кармане. Отец сует ему в руки мороженое.

– Томас, сынок, – говорит он. – Твоему отцу нужно уйти по делу.

Томас смотрит на него и моргает.

– По какому делу? А как же фильм?

– Все в порядке. Это очень важно. Это… – отец смотрит на экран, словно ища там вдохновения. – Это сюрприз для мамы. – Он постукивает себя по одной стороне носа. – Наши мальчишеские тайны, договорились? Только между нами.

Томас тоже постукивает себя по носу, но без особой уверенности. Он чувствует, как в животе у него разверзается зияющая бездна. Отец говорит:

– А это Дейрдре. Она приглядит за тобой, пока я не вернусь.

Женщина презрительно смотрит на Томаса, и ее рот вытянут в тонкую бескровную ниточку, словно скульптор даже не пытался придать ему человеческий вид.

– А ты надолго? – спрашивает Томас, вдруг ощущая на своей спине всю тяжесть темноты кинотеатра и чувствуя себя очень одиноким.

– Ты даже оглянуться не успеешь, как я вернусь, – говорит отец и подмигивает.

Начинает играть музыка, и Томас обращает взгляд на экран, где появляются звезды и бегущие строки.

Идет гражданская война. Космические корабли повстанцев, нанося удары со своей тайной базы, одержали первую победу над зловещей Галактической Империей.

Томас оборачивается, чтобы взглянуть на отца, но тот уже ушел.

2

Конура на высоте 22 000 миль

5 по горизонтали: Солнце на латыни, одно пережеванное, но печально исковерканное (8).

Томас Мейджор закрывает глаза в раздумье, и ему приходит в голову, что нет в мире ничего лучше тишины. Никаких автомобильных гудков, кричащих голосов, газующих машин, звонящих телефонов, сигналящих мусоровозов, дающих задний ход.

Ничего.

Никакого дребезжания дверных звонков, никаких вибрирующих басов чужой отвратительной музыки, никаких хлопающих дверей и орущих телевизоров.

Только тишина.

Никакой пустой болтовни по радио, беспрестанного жужжания входящих сообщений, грохота сверления асфальта, уличных музыкантов, убивающих классические песни.

Ничего из того, что он мысленно классифицировал как «слуховые угрозы».

Томасу Мейджору всегда хотелось иметь свою конуру. И вот теперь, заключенный в свой кокон и изолированный от внешнего мира, так далеко от всех людей и их ненавистного шума, он постукивает кончиком карандаша по первой странице «Большого сборника действительно сложных криптических кроссвордов Гардиан» и снова принимается размышлять. Постукивание карандаша – приятный звук, хороший аккомпанемент чистому умственному усилию. И это его звук, его шум.

Так же как и громкое прихлебывание, которое он производит, отпивая чай – горячий и чересчур сладкий. Рядом с ним нет никого, кто мог бы попенять ему на плохие манеры. И он будет громко прихлебывать, если ему так хочется. Томас булькает чаем во рту, пока он не остынет, а потом громко полощет им горло.

«Вот так-то», – проглотив чай, говорит он, ни к кому не обращаясь.

Всю свою жизнь Томас мечтал иметь собственное укрытие. Он завидовал людям, которые могли исчезнуть в глубине своего сада и отгородиться от всех и вся. И вот теперь, на свой сорок седьмой день рождения, он наконец был один, с полным правом шумно прихлебывать чай и проводить сколько угодно времени за разгадыванием кроссвордов. Он давно приберегал этот сборник с дьявольски сложными загадками. Томас снова постукивает карандашом по странице. Пережеванное?[3] Но исковерканное? Печально исковерканное?