Земля вызывает майора Тома

– Если бы отец вернулся домой.

38

Может быть, ты будешь первым человеком на Марсе

Когда Томас понимает, что отец уже никогда не вернется домой, он идет навестить его в больнице. Фрэнк Мейджор лежит в кровати, иссохший и изможденный. Рак начался у него в легких, спровоцированный тридцатью «Вудбайнз»[11] в день, и затем со временем распространился по всему телу, превратившись в огромного и ненасытного монстра.

Томас размышлял об этом угрюмо, с поэтической мрачностью, на какую способны только шестнадцатилетние. Он не принес с собой ни цветов, ни конфет. Он просто явился сам, в своих рваных джинсах и куртке милитари, сел, ссутулившись, на пластиковом стуле рядом с кроватью и устремил на отца свой хмурый взгляд исподлобья. В больнице стоит запах дезинфицирующих средств, туалетов, смерти и угасающей надежды.

– Мне конец, – хрипит Фрэнк: каждый вдох дается ему с трудом, каждое слово оказывается Эверестом. – Такие дела.

– Да, – говорит Томас.

– И это все? – произносит Фрэнк. – Это все, что ты хочешь мне сказать?

Мама водила Питера попрощаться с отцом этим утром, и они вернулись домой заплаканные, с красными глазами. Она очень просила Томаса тоже сходить. Это была их последняя возможность увидеться. «Чтобы все уладить», – говорит она, хотя и понятия не имеет, что именно они должны были уладить. Просто половину своей жизни Томас обожал отца, любил его так, как будто он был самый-самый лучший в мире папочка, какого ни у кого больше не было. А потом, вторую половину из своих шестнадцати лет, он, казалось, его ненавидел.

Томас сжимает верхнюю губу указательным и большим пальцами и неподвижно смотрит на зеленое одеяло, прикрывающее исхудавшее тело отца. Больше всего ему хотелось бы быть в этот момент где-нибудь в другом месте. Или чтобы все это было когда-нибудь потом – завтра, на следующей неделе, в следующем году. Или чтобы все это было уже позади.

– Мы же… мы были с тобой… так дружны.

– Да? – равнодушно говорит Томас. – Не помню.

Печаль затуманивает слабый свет в глазах Фрэнка. Он берет кислородную маску, лежащую на его впалой груди, прижимает ее к лицу и начинает судорожно вдыхать. Томас окидывает взглядом крошечную палату и впервые замечает отсутствие капельниц, которые прежде непрерывно вкачивали в организм его отца целый коктейль лекарств.

Проследив за его взглядом, Фрэнк убирает с лица кислородную маску и говорит:

– Я сказал врачам, что отказываюсь от лечения.

Томас впервые за все это время встречается с ним глазами.

– Почему?

Отец едва заметно пожимает плечами.

– Я чувствовал себя ужасно от всего этого.

– Но это продлевало тебе жизнь.

Фрэнк делает еще один шумный вдох, прижав маску к лицу.

– Задерживая… неизбежное. Что толку в нескольких лишних днях?

Томас вспоминает, как этим утром мама, вернувшись с Питером из больницы, сказала: «Он скоро уйдет, Томас. Очень скоро. Если бы он мог еще хотя бы несколько дней побыть с нами. Это все, чего я хочу».

– Это твое решение, – говорит Томас отцу.

Фрэнк кладет свою костлявую руку на рукав его куртки, и Томас вздрагивает.

– Ты должен рассказать мне… пока еще есть время, – говорит отец. – Что произошло между нами?

Томас усмехается.

– Ты правда пытаешься убедить меня в том, что не знаешь этого?

– Скажи мне, – говорит Фрэнк, и его пальцы слабо сжимаются. – Пожалуйста.

Томас закрывает глаза.

– «Звездные войны».

Фрэнк отпускает его руку, чтобы в очередной раз приложить кислородную маску к лицу и набрать в легкие кислорода.

– А. Это. Но я даже не думал… я не думал, что ты помнишь об этом.

Глаза Томаса округляются.

– Ты не думал, что я могу это помнить? Не помнить, как ты оставил меня одного в кинотеатре? Как я вышел один в темноту, чтобы тебя найти? Как я увидел тебя в машине… с этой женщиной?

Фрэнк молча смотрит на своего сына, делая глубокие вдохи через кислородную маску. Томас продолжает:

– По дороге домой ты сказал мне, что вы с той женщиной друзья, а там, в машине, вы просто боролись. Потому что друзья иногда так делают. Играют, борются – просто так, в шутку. Неужели ты полагал, что это сработает? Ты считал меня умственно отсталым или что?

– Но ты же был еще совсем ребенком… – бормочет Фрэнк. – И я думал…

– Ты думал, что можешь запудрить мне мозги любой глупостью. «Только не говори ничего маме, – сказал ты. – Это сюрприз. Она не знает, что я упражняюсь в борьбе без нее». Ты правда, правда думал, что я в это поверю? Серьезно, папа?

– Но ты все же… ничего ей не рассказал, – говорит Фрэнк. – Почему?

Томас взмахивает руками, потрясая ими в воздухе.

– Потому что, хотя мне было всего восемь, я знал, что ты совершил мерзость да еще и врал, чертов ублюдок, и я понимал, что для мамы все это будет ударом. Только поэтому я и держал свой рот на замке… А ты, значит… что? Ты думал, что я поверил во все это вранье? Боролись они! Боже мой!

Фрэнк ничего не говорит. Томас раскрывает перед ним свои ладони.

– Теперь твоя очередь. Почему? Почему ты это сделал?

Фрэнк грустно качает головой.