Читаем Земные и небесные странствия поэта полностью

Земные и небесные странствия поэта

…Когда в Нью-Йорке, где я часто гостил у своего школьного друга, впоследствии гениального, всемирно известного математика Боруха Мойшезона, с которым мы еще в сталинские глухие времена жалкими, запуганными, голодными школьниками уже прозрели и потешались над человеконенавистническими, кровожадными трудами дедушки Ленина, за что нас легко бы расстреляли, как наших отцов, — когда в Нью-Йорке умер мой возлюбленный Борух — я больше не мог ехать туда…

Когда в блаженном Будапеште, где я часто жил, витал, умерла моя подруга, безвинная, необозримо душевная, неистово стройноногая Ирина Сабоди, — я уже не мог ехать в Будапешт, где умерла она…

Я не мог ехать туда, где кладбище уже заживо обступало, влекло меня…

А таких градов и селений все больше для меня становилось на земле…

Уже кладбища разрастались, окружали, душили, манили меня к моим усопшим родным друзьям…

Зов кладбищ был всё жарче и ярче…

…И я все чаще сидел, томился в доме своем и вспоминал слова китайского мудреца: “Самые великие путешествия я совершал, не выходя из дома…”

И еще: “Надо жить так, чтобы слушать пенье петуха у соседа, но никогда не ходить друг к другу в гости”…

Да!..

Может быть, все великие войны возникали от тоски одиночества, оттого, что кто-то хотел пойти к другому в гости?..

А другой не захотел его принять?.. И тогда оба от тоски взялись за оружие, чтобы встретиться хотя бы в битве, хотя бы в смерти?..

О Боже!.. Где нет Любви, там есть Война и Смерть…

И в Душанбе много было усопших и убитых моих…

И я прямо из аэропорта с жестким пластиковым чемоданом своим поехал в далекое фан-ягнобское ущелье, в горы, минуя родной город, что тоже стал, как живое кладбище мое…

Город, где убили мать мою… И отца моего… И многих близких и неблизких моих…

Город, который стал для меня кладбищем… и я убоялся его и обошёл его…

…В природе мало что меняется, за что мы, наверное, и любим недвижную, несметную природу, и я радостно плакал, когда узнавал родные горы, и камни, и реки, и деревья…

В молодости мы стремимся к друзьям, к женам…

В старости — к камням, рекам, травам, деревам, к земле… Мы вышли из земли, мы сами — кочующая земля, и просимся в землю, как семя весной…

И эту истину я горько постигал…

Ах, мои родные горы!..

Деревья стояли свежезеленые, хотя поздняя осень медово текла по горам, рождая, обнажая золотые плоды медвяные, обвялые на пыльных деревах…

Осенью солнца мало в горах, и листья не успевают пожелтеть, сомлеть — и вот ты подходишь к изумруднолепечущей по-весеннему чинаре, и трогаешь ее ветви, и она благодарно осыпается, потому что листья уже квелые, осенние, уснувшие…

И ты стоишь под хладными, сыплющимися листьями свежеизумрудными!..

О Боже!..

Хорошо бы такую вечнозеленую старость изумрудную!..

Да!..

И!..

Ночь!.. Звезды ворожат… родные звёзды, которые помнят моё детство… которые так близко припадают к горам, что слышно, как лают звёздные хрустальные собаки…

…И вот рейсовый, еще советских времен автобусик обносившийся, как несчастный наш народ в Перестройку, изношенный, исстратившийся на горных дорогах, дряхлый, останавливается около того! того? того Водопада…

После русских слёзных пустынных деревенек и свежезаснеженных холмов и лесов так дивно в горах!..

…И я выхожу с огромным, жестким, пластиковым чемоданом своим на пустынную, глухую дорогу и иду к Водопаду…

Он не изменился…

Все так же падает, сыплется россыпями с огромной высоты и пенными, взбитыми, бешеными водами уходит в то! в то! в то подземелье, где живут, уповают Гуля и родители её…

Я стою у Водопада, дышу им…

О!..

Водяная пыль обнимает, туманит, обволакивает, освежает меня…

И я дышу ночью родной всепахучей, пахнущей диким укропом и чесноком!..

И звездами альпийскими дышу пахнущими альпийским снегом, снегом!..

— Гуля, Гуля! Это я пришел…

Ты слышишь… Ты ждешь меня?..

Скоро уже…

Ты видишь — я уже седой, как Водопад, биющийся в камнях…

…Я положил нелепый средь гор модный, громоздкий свой чемодан на приречный влажный песок и сел на скользкие камни, но потом разделся догола и встал под водопад, как тогда…

И, как тогда, вода объяла меня нежно, вода водопадная, теплая, обволакивающая, убаюкивающая, как тогда…

Аааа…

Но Водопад есть, а тех людей уж нет, кроме меня. Аааа…

Где та водопьющая на лету сова, сова?..

Но!..

Давно уже я заметил, что вода помнит человека, и через много лет может выдавать, выговаривать, возвращать далекие ушедшие голоса…

О Боже! Да?..

И вот Водопад узнал меня, и бормочет, всхлипывает, как встарь…

И вдруг я явно слышу, слышу голос Гули, и голос матушки моей, с которой мы тоже многажды в детстве моем бывали здесь, и голос того локайца пастуха…

Голоса переплетаются, теряются, возвращаются…

Вот голос матушки моей:

— Сынок, сынок, спи, спи, спи…