Земные и небесные странствия поэта

…Всю ночь метель мела… мой дом трясла

Болела тайно в теле кость. Душа роптала

Улетала, уповала…

Я думал страшно: это смерть за мной пришла,

А это старость у меня заночевала

В беспробудных одеялах, одеялах, одеялах.

Поэт Z

…Эх, целуй меня, родная!

Эх, целуй да не жалей!

Вьюга, вьюга голубая, огневая

Вьется кружевами на окне!

Вьюга, вьюга голубая, огневая

Льется жемчугами на окне!

Вьюга, вьюга голубая, голубая

Вьется кружевами на окне!

Вьюга, вьюга огневая,

Ты одна, одна подруга мне…

(поэт Z)

…Ноябрь-полузимник… Ноябрь-сеногной…

Ночь…Метель…

Ах, почему так тянет человека русского выскочить, выбежать, выметнуться в метель и там затеряться, закружиться, задышаться счастливо… Аж до смерти!..

И чтоб искали тебя близкие твои и не нашли!..

Айда! Гойда!..

…Мне кажется, что когда русский человек чует близкую смерть — ему надо не в скучный гроб ложиться, а надо раздеться донага и выбежать из дома в метель сыпучую, родную, всем нагим телом напоследок ощущая снежный шелк, саван слепящий, хладящий, летящий, и навек в шелку затеряться, чтоб до весны талой не нашли радостный прах его…

Да?.. да!.. Я хочу умереть в метели… Я хочу стать метелью…

…А я родился в таджикских горах — где реки бегут хрустальные…

И там, учуяв исход близкий, надо радостно бросаться в воды кружевные и плыть напоследок в этих кружевах-хрусталях, раскинув на прощанье вольные, уж не твои — а уже реки — руки да ноги, да пить прощальные, первозданные, ледяные, голубые хрустали, хрустали! да? да!..

Пить, пить — и чтоб они покрыли, упоили, упокоили незаметно радостно тебя!.. да!..

Да!.. Я хочу умереть в хрстальной реке… Я хочу стать рекою…

Надо и смерть сделать последним великим лютым наслажденьем!..

..А вьюга сыплет, метет, сотрясает ветхий дом мой одинокий…

Уже две недели прошло, как я продал на рынке погибельную черешню…

Еще две недели остались…

Уже две недели прошло, как Ангел Серебряные Власы уехал на велосипедике…

Навсегда?

Я давно уже выпустил из аквариума зимнюю подругу мою Эфу — и она бродила, ползала по дому моему…

А иногда я кормил её хлебом в вине, и тогда она засыпала, счастливо свернувшись, как кошка, у моих ног, а иногда просилась на руки, и я брал её на руки и любовался коралловой красотой её и черными, маслянистыми кольцами с изумрудными каемочками по краям…

И гладил её чуткими перстами по царственной раздвоенной малахитовой головке, по притихшим рожкам, и она блаженно усыпала, уплывала, увядала в моих руках…

И уходила во сне к своим давно заснувшим Царям…

…В метель необъятную в пустынном доме моем мне хорошо спится. Бездонно…

В метель я засыпаю прямо в старинном кресле моем, где нашел на меня сон, потому что сон так причудлив и пуглив, как лесная птица, и если я встану и пойду спать в постель мою — сон убежит от меня надолго, и долго буду в ночи бессонной я хладно, трезво лежать в одинокой постели и ждать его…

Я полюбил засыпать в кресле, хотя это было неудобно, но вольно и сладко было, как сон в поле, в свежем духовитом сене…

О!..

…Что-то снилась мне дальняя матушка моя… лицо её тепловейное, в звёздах над кроваткой моей…

Потом Гуля в водопаде нагая, нагая, гладкая живомраморная лепилась, прилепилась неотвязно к нагому телу моему, как бинт к свежей алой ране…

Но потом какое-то странное тепло, смелая, потаенная ласка губ женщины что ли разлилась в чреслах моих ликующих…

Кто-то сладко мучил, теребил, обвивал, сладил, испивал, пил, воздвигал и усмирял уснувший мой фаллос и ядра мои…

Словно нежно гладил, касался медоточиво…

Я, уже в полусне, вспомнил ту древнюю миниатюру, где нагой Дарий Гуштасп I на золотом троне блаженно дремлет, объятый тремя блаженными коралловыми змеями…

О Боже!.. О, ночной Господь мой!..

Это она! Эфа!.. Пришла и угнездилась в покорных чреслах моих!..

О!..

А я дремал, забвенно плыл на старинном кресле…

И был обвит одной коралловой Эфой, но она служила мне, как две эфы…

Как та, которая высекала, вынимала, выжимала сладостно живицу Царя, и как вторая, которая эту живицу жалом-язычком убирала… да…

Да! Это было ночное лакомство, великогрешная утеха нечеловеческая Царей!..

И у Эфы, как у священной змеи древних египтян Фи, дрожали от наслажденья первобытные рожки!..

И вот от одиночества моего Эфа стала тайной, пряной утехой лакомой моей…

И я, содрогаясь, гладил рожки ее, как у улитки, содрогаясь от дочеловечьего звериного удовольствия!..

…С той ночи Эфа стала приходить ко мне, в чресла мои…

И странно: до этой ночи я болел и мучился болезнью мужей — простатитом, и ни дорогие лекарства, ни ласки женщин не изгоняли недуг возрастной сей, но после этих змеиных ночей забыл я о нестерпимой болезни…