Зенитчик: Зенитчик. Гвардии зенитчик. Возвращенец

– Да ничего, после выступления всем отделением извиняться ходили, но он мужик не злой оказался – простил. Так что нас никак не наказали.

Разговор пилотов перескочил на другие темы, и я отвлекся, погрузившись в собственные мысли. К действительности меня вернул тот самый рассказчик, извинявшийся перед Беляковым.

– Слышь, папаша, эй, артиллерия.

– А? Что?

– Я говорю, табачком не богат, папаша?

– Нет, не курю, да и тебе, сынок, не советую, – еще раз вглядевшись в его лицо, я не удержался и спросил: – А лет-то тебе сколько? Восемнадцать-то хоть есть?

– На днях будет.

– А как же ты в армию попал? Доброволец?

– Да не совсем… Призвали нас, – летчик продолжил значительно тише: – А потом собрали в училище и сказали: «Пишите заявления, что вы добровольцы», ну мы и написали.

Смутная тревога тронула мое сердце, где-то я уже слышал эту историю, да и про Белякова вроде тоже. Я еще раз пристально посмотрел на летчика. Да нет, не может быть, мистика какая-то. Но тут его окликнули:

– Нос, пошли покурим, я махорки достал!

Нос! Точно Нос! Носов его фамилия! Знакомый отца, только было ему тогда уже около шестидесяти. Ничего не подозревающий сержант уже направился к выходу, а ведь я многое мог ему рассказать. Он еще успеет получить младшего лейтенанта, но приблизительно через полгода его штурмовик будет сбит. Стрелок погибнет, а сам он попадет в плен. Потом бежит из лагеря и до сорок четвертого будет командовать диверсионной группой в белорусской партизанской бригаде. Я даже помню численность его группы – шестьдесят четыре человека, потому что он часто рассказывал, как в праздники получал тридцать два литра самогона – по пол-литра на душу. После соединения бригады с частями Красной армии он снова сядет за штурвал «Ила», будет еще неоднократно сбит, домой на него придет пять похоронок, но войну он закончит в Берлине. А умрет в середине девяностых, пять раз обманув смерть за три с половиной военных года.

Я поднялся, забросил сидор на плечо и пошкандыбал к выходу – уж больно велико было искушение. Но я ничего ему не скажу, у него и так все будет хорошо. Сколько же у него будет внуков? Четыре? Нет, кажется, три.

Осмотревшись на площади, я влился в поток москвичей, спешащих по своим делам. Минут через десять добрался до пересекающей Садовое кольцо Пятницкой улицы, еще минут через двадцать пришел красно-желтый вагон с серой крышей и тремя дверями. Странно, мне казалось, что до войны все трамваи были с двумя дверями: в заднюю пассажиры только входили, из передней выходили. Но были, оказывается, и такие. В трамвай я влез, держа в руках сидор, с традиционным вопросом приезжего в незнакомый город:

– А сколько стоит проезд?

Плата была за одну остановку десять копеек и пять копеек дополнительно за каждый следующий участок. Но для каждого маршрута была установлена фиксированная плата за проезд всей линии. Маршрут № 3, один из самых протяженных, был, конечно, и самым дорогостоящим – пятьдесят пять копеек.

– А до Даниловского рынка, сколько будет?

– Двадцать пять.

Получив мелочь, кондукторша оторвала билет от рулонов, висевших у нее на ремне коричневой сумки. Переведя стоимость поездки в количество остановок, я продвинулся ближе к середине вагона. Заскрежетали, закрывающиеся двери, вагон тронулся. На ходу трамвай сильно дребезжал и раскачивался, похоже, дефекты конструкции усугубились недостатками военной эксплуатации, но все-таки он ехал. Еще минут через десять мы доползли до нужной остановки, и я вновь оказался на улице.

Вокзальный милиционер был прав – рановато приехал, торговля еще только разворачивалась. Впрочем, торопиться было некуда, и я отправился на рынок. Вскоре я, как показалось, уловил ритм движения этого, беспорядочного на первый взгляд, сборища людей. Они четко делились на три категории. Первая, самая большая – покупатели. Эти ходили, толкались, приценивались, короче, постоянно были в движении и что-то делали. Вторая категория – продавцы. Эти никуда не ходили. Они стояли за прилавками, торговались, переговаривались друг с другом, в общем, тоже были при деле. Третья категория была представлена мужчинами, большинство из которых явно было призывного возраста. Эти ничего не продавали и не покупали, даже не приценивались, они наблюдали. Стояли, смотрели, потом вдруг без видимой причины срывались с места и исчезали в толпе, чтобы снова возникнуть в другом месте и так же бесцельно стоять, наблюдая за окружающей толкотней. Видимо, это был мелкоуголовный криминалитет, пасущийся при любом рынке в любое время.

Но это даже не рынок, на рынке все-таки торгуют, а здесь по большей части проходил натуральный обмен. Меняли вещи на еду и еду на водку, спичечный коробок махорки стоил пять рублей, и это при том, что средняя зарплата не превышала пятисот. Поразили выставленные на продажу огромные пятнадцатилитровые бутыли с чернилами. Неужели их кто-то покупает?

Понаблюдав за продавцами, я присмотрел себе мелкого барыгу, явно краденым торгует, но такой в МУР стучать не побежит, а если и побежит, то не сразу.

– Добрый день.