Зенитчик: Зенитчик. Гвардии зенитчик. Возвращенец

– Это на левом берегу Воронежа. Переправляться советую через Остроженские мосты.

– Но, товарищ майор…

– Идите, – машет рукой майор, – без вас как-нибудь справимся.

Не справятся они, что с нами, что без нас. Вчера от батальона, усиленного взводом ПТР, осталось меньше сотни, после утреннего боя уцелело тридцать человек, к вечеру в строю будет пять-шесть. А сколько останется из нас четверых? Остаться – это значит почти наверняка умереть. В мои планы не входило умирать за товарища Сталина. За Родину – еще куда ни шло, но за Сталина. Хотя один раз Родина без моей смерти уже обошлась, думается, что и в этот я ей не понадоблюсь. Почему я принял решение остаться? Сам не знаю. А ведь мог просто уйти, но все равно решил остаться. И не надо задавать мне вопросы на эту тему, все равно не отвечу. Решил и решил. Я переглянулся с остальными.

– Мы остаемся, товарищ майор.

Однако наши героизм и решительность майор не оценил.

– Что?! Вы приказ слышали, добровольцы хреновы! Кру-угом! В свою Новую Усмань шагом. Отставить! Бего-ом, марш!

Вот так и выперли нас с фронта. И мы опять месим дорожную пыль, направляясь на восток, в тыл. Сегодня явно был не наш день.

– Рамиль, а это у тебя что?

– Где?

– Где, где, в кармане! Ты дурака-то не включай.

Правый карман шаровар красноармейца Ильдусова оттянут чем-то увесистым, вон как на ходу болтается, а когда шли в Подгорное, ничего там не было. Может, пожрать чего-нибудь спер? Уж больно похоже на банку сгущенки или американской тушенки.

– Ну давай, доставай, поделись с товарищами.

Рамиль вздыхает, лезет в карман и достает из него зеленую банку размером чуть меньше банки для сгущенного молока. И только когда он протягивает ее мне, я вижу, что из банки торчит запал с кольцом чеки и предохранительным рычагом. Когда я беру гранату в руки, то вижу, что усики чеки уже разогнуты – граната готова к применению в любой момент. Первым делом загибаю усики обратно.

– Ты где ее взял?

Молчит. Либо махнулся на что-нибудь с пехотинцами, либо просто прихватил то, что плохо лежало. Второй вариант наиболее вероятен. И когда только успел? Вроде все время был с нами, на виду.

– Приходилось такую кидать?

– Не-а.

– А знаешь, как обращаться?

– В запасном полку рассказывали.

– А вам приходилось?

Катерину можно не спрашивать, она и из винтовки хорошо, если пару раз стреляла. Дементьев тоже отрицательно качает головой.

– Понятно, – я опускаю гранату в свой карман, – пусть лучше тут полежит, все целее будут. Ну, что встали? Ждете, пока немцы подгонят?

На ходу увесистая граната бьет по бедру, таскать ее в кармане шаровар неудобно. Может, в «сидор» переложить? На ходу стаскиваю с головы каску и вытираю пот со лба, рукав гимнастерки темнеет от влаги. Жарища. Губы ссохлись, а воды во фляге уже нет, и когда будет колодец, тоже неизвестно. К тому же достала проклятая вездесущая пыль. А СВТ не АКМ, когда до места дойдем, почищу обязательно. И охота же людям воевать в такую погоду! Я понимаю в холод побегать, пострелять друг в друга, не убьют, так хоть согреешься. А сейчас-то чего? Солнце жарит, на небе ни облачка. Сейчас бы до речки доковылять, сбросить грязную гимнастерку и провонявшее потом белье, погрузить свое раскаленное тело в прохладную речную воду, смыть с себя усталость и…

– Воздух!

Ныряю в придорожный кювет, СВТ больно бьет прикладом по бедру. Пара «худых», клекоча моторами, проходит над нами на высоте в пару сотен метров. Мы им не интересны, они ищут добычу пожирнее.

– Охотники, – высказывает свою догадку Дементьев.

– И надо было кричать? Они же мимо шли.

После того, как я цинично отобрал у него законную добычу, Рамиль обижен на весь белый свет. Это состояние у него быстро пройдет, но сейчас, пока еще свежи воспоминания о сотворенной над ним несправедливости, он отрывается на подвернувшейся под руку со своим криком «Воздух!» Катерине.

– Ты кричи, когда они пикируют, – Рамиль наспех выбивает пыль из гимнастерки, – а когда мимо идут, и ты спокойно иди.

– Ладно тебе, – беру под защиту неопытную девчонку, – ты тоже не сразу разбираться стал, когда «мессеры» атакуют, а когда погулять вышли. Она тоже со временем научится.

Некоторое время идем молча, жара и долгая дорога к разговорам не располагают. Наконец, выходим к большой, шоссированной дороге. По дороге из города уходят гражданские беженцы, военных не видно. По обочинам лежат те, кому не повезло – немецкие летчики не оставляют столь оживленное шоссе без своего внимания.

– Катерина, это что за дорога?

– Задонское шоссе.

Шоссе идет на север, а мы, проскочив через него, направляемся на восток, к реке. От шоссе до Отрожских мостов километра четыре, еще через час мы добираемся до них. Подступы к мостам занимают энкавэдэшники из железнодорожных войск и мальчишки из ополченческого батальона. На вооружении ополченцев практически одни винтовки, пулеметов крайне мало, тяжелого оружия нет совсем. При переходе через мост у нас проверяют документы.

– Ваши еще утром на тот берег убегли, а вы чего ж задержались?

Какой, однако, ехидный милиционэр.

– А мы, дядя, немца останавливали.

«Дядя» лет на пять моложе меня.